Как сошла с ума американская политика

Это 2020-й, четыре года от нынешнего момента. В разгаре избирательная кампания нового президента — старый уходит в отставку после провального первого срока. Электорат разгневан как никогда — на политиков, на соглашателей, на госаппарат. Кажется, что Конгресс и Белый дом не способны работать вместе, даже когда совпадают их интересы. Законотворчество в тупике, использование президентом прямых указов и дискреционного регулирования достигло уровня, который кажется Конрессу диктаторским — и не то чтобы Конгресс может с этим что-то поделать, кроме подачи исков, которые разобщенный Верховный суд не в состоянии удовлетворить из-за трех недостающих судей.

В Палате представителей спикер Пол Райан подает в отставку после неудачной попытки принять бюджет или вообще хоть что-то. В Палате представителей сменились уже два спикера и один «временный» спикер, должность которого возникла в четырехмесячное отсутствие постоянного. Тем временем Сенат связан по рукам и ногам претендентами на президентство и честолюбивыми ведущими ток-шоу, которые используют верхнюю палату как платформу социальных медиа, чтобы сделать себе имя, мешая при этом, по сути, всему остальному. Министерство обороны — одно из сотен госучреждений, полномочия которых не утверждены, правительство трижды прекращало свою работу, и да, это наконец-то случилось: США ненадолго объявили дефолт по госдолгу, что ускорило крах рынка и спад в экономике. Никто не желал такого исхода, но и некому было его предотвратить.

Разворачивается выдвижение кандидатов в президенты, и Канье Уэст возглавляет расколотые ряды демократов. Лидер республиканцев — звезда шоу «Утиная династия» Фил Робертсон. Избранный несколько месяцев назад губернатором Луизианы, он обещает противостоять влиянию Вашингтона тем, что никогда не будет брить бороду. Заслуженные партийные деятели уже не притворяются, что они больше, чем просто наблюдатели, а большинство кандидатов отказываются создавать иллюзию партийной прнадлежности. На трибуне для дебатов, и вообще везде, может случиться что угодно.

Я могу продолжить, но суть вы уловили. Да, будущее политики, которое я описал, нереально. Но оно представляет собой линейную экстраполяцию некоторых тенденций, которые мы наблюдаем прямо сейчас. Удивительно, но в 2016 году среди кандидатов в президенты от республиканцев доминирует человек, который во всех смыслах республиканцем не является. Согласно регистрационным данным, с 1987 года Дональд Трамп был сначала республиканцем, затем независимым, затем демократом, затем снова республиканцем, затем «я не хочу вступать в какие-либо партии», затем республиканцем; обеим партиям он жертвовал деньги; к обеим он проявлял лояльность, но не близость. Второй республиканец, сенатор Тед Круз, заслужил себе имя, истребляя однопартийцев: оклеветав лидера республиканцев в Сенате, выступая против республиканского истеблишмента, и в качестве карьерного хода заморозив работу правительства.

_{Бывший участник президентской гонки Джеб Буш назвал Дональда Трампа «кандидатом хаоса». К несчастью для Буша, сторонники Трампа оказались не против. Им понравилось это прозвище. Фото: Чарльз Рекс Агробаст/AP)}

Громкий раскол республиканцев отозвался устрашающим, хотя и менее громким, эхом на стороне демократов, где один из двух оставшихся после ранних праймериз претендентов во всех смыслах не является демократом. Сенатор Берни Сандерс был независимом кандидатом, который номинально стал демократом в тот день, когда зарегистрировался на праймериз в Нью-Гэмпшире, всего за три месяца до этих выборов. Он поднялся на второе место, выиграв независимые праймериз, и проиграл в качестве демократа. Если бы дело в выборе собственного кандидата стояло за демократами, ставка Сандерса была бы бита после супервторника. Трамп, Круз и Сандерс, каждый по-своему, демонстрируют один общий принцип: политические партии больше не имеют внятных границ и исполнительных норм, и, в результате, приходится считаться с политическими перебежчиками.

Чума политической дезинтеграции захватила и Конгресс. В прошлом году республиканцы едва смогли избрать собственнго спикера. Конгресс согласился с урезанием бюджета, намереваясь сохранить правительство открытым во время выборов — знаковое достижение по нынешним невысоким стандартам — однако к апрелю бескомпромиссные консерваторы добились отмены этого решения, унизив таким образом нового спикера и наметив потенциальный застойный кризис на эту осень. Во время написания этой статьи еще не до конца понятно, пойдут ли консерваторы до конца, однако гораздо более важно следующее: если пойдут, то даже лидеры партий ничего не смогут изменить.

И есть еще кое-что более важное: само понятие партийные лидеры становится анахронизмом. Несмотря на то, что предвыборная гонка разворачивается вдалеке от Конгресса, раскол в рядах и тех и других иллюстрирует реальность того, что больше нет такого понятия, как лидер партии. Есть лишь единоличные деятели, преследующие собственные политические интересы и, так или иначе, исполняющие собственные идеологические миссии, как молекулы в перегретом газовом баллоне.

Неудивительно, что Пол Райан, неохотно став в октябре новым спикером и взяв в руки молоток, сетовал: «Американцы смотрят на Вашингтон и видят хаос. Какое облегчение они бы испытали, научись мы снова работать вместе». И с этим, казалось бы, согласны все. Никто не спорил и двумя месяцами позже, когда президентская кампания Джеба Буша была на грани краха, и он использовал слово на букву «х» в ином, но схожем контексте. Он заявил, что Дональд Трамп это «кандидат хаоса и он будет президентом хаоса». К несчастью для Буша, сторонники Трампа оказались не против. Им понравилось это прозвище.

_{Трамп, Круз и Сандерс, каждый по-своему, демонстрируют, что главные политические партии больше не имеют внятных границ и четких исполняемых норм. Фото: Чарли Найбергалл/AP}

Трамп, однако, не создает хаос. Это хаос создал Трампа. То, что мы наблюдаем — это не просто однократный спазм хаоса, это его синдром.

Синдром хаоса представляет собой хроническое снижение способности политической системы к самоорганизации. Он начинается с ослабления институтов и брокеров — политических партий, политиков-карьеристов, лидеров и комитетов Конгресса — которые исторически обеспечивали подотчетность политиков друг перед другом и предотвращали появление в системе субъектов, действующих в личных интересах. Поскольку эти посреднические связи ослабевают, политики, активисты и избиратели становятся более индивидуалистичными и безотчетными. Система разобщается. Хаос становится новой нормой — и в избирательных кампаниях, и в правительстве.

Наша сложная система неформального политического посредничества, которая строилась десятилетиями, не собирается кончать жизнь самоубийством или умирать от старости; мы сами зареформируем ее до смерти. Политические реформаторы, руководствуясь лучшими побуждениями, на протяжении десятилетий травили посредников за коррумпированность, недемократичность и ненужность, либо (чаще всего) за все это вместе взятое. Американцы были заняты тем, что находили козлов отпущения из политиков-профессионалов и политических партий, как если бы вы десятилетиями нарочно травили и истощали собственную иммунную систему. В этом случае, рано или поздно, вы подхватили бы болезнь.

Есть и другие причины беспорядка: такие изменения, как поляризация идеологий, рост социальных медиа и радикализация республиканского плацдарма. Однако синдром хаоса усугубляет последствия этих изменений, делая нереализуемой задачу противодействия им. В беспорядках на предвыборных гонках и в Конгрессе нет ничего нового, и они необязательно вредны, пока с помощью регулятивных процедур можно примирить враждующие стороны. Задолго до того, как сенату пришлось справляться с Тедом Крузом, им пришлось справиться с Джесси Хелмсом. Разница в том, что Круз приостановил работу правительства, чего Хелмс сделать не мог, даже если хотел.

Как и многие расстройства, синдром хаоса самоподкрепляется. Он вызывает правительственную дисфункцию, которая подпитывает гнев общества, который, в свою очередь, вызывает политическую нестабильность, ведущую к еще более губительной правительственной дисфункции. Чтобы выпрямить эту спираль, необходимо понять, как она работает. Давайте поразмыслим над причинностью политического недуга: иммунная система, в течение двух столетий оберегавшая организм политической системы; последовательное разоружение иммунной системы; появление болезнетворных организмов, использующих возникшие уязвимости; симптомы расстройства; и, наконец, диагноз и лечение.

I. Иммунитет

Почему политический класс это хорошо.

Основатели [США] слишком хорошо понимали хаос. Он был тем, что свело их вместе в 1787 году под Статьи Конфедерации. У Централизованного правительства было слишком мало власти, и она была неверного толка, так что ему дали больше власти, а также множественные центры власти. Ключевой идеей Конституции было обуздать амбиции и несдержанность, заставив соревнующиеся политические силы и партии приходить к компромисам и взаимовыгодным сделкам.

Cоздатели [Конституции] беспокоились о демагогических злоупотреблениях и популистских капризах, поэтому установили на пути от избирателей к правительству буферы и привратников. Только Палата представителей будет прямо избираться. Радикалу, пожелавшему попасть в Сенат, пришлось бы пройти через законодательное собрание штата, которое выбирает сенаторов; узурпатору, захотевшему захватить президентство, пришлось бы пройте через Коллегию выборщиков, совет старейшин, которые вибирают президента; и так далее.

Эти мужчины в Филадельфии были провидцами, но они не могли предвидеть всего и допустили серьезное упущение. В отличие от британской парламентской системы, Конституция не обеспечивает ответственности политика перед другими. Вышедший из подчинения член Конгресса не может быть «уволен» своими партийными лидерами, как член Парламента; Президент-изменник не может быть выгнан вотумом недоверия, как британский премьер-министр. По большому счету, американскии политики были независимыми деятелями, и стали еще более независимыми с дальнейшими реформами 19 и 20 веков, кастрировавшими Коллегию выборщиков и установившими прямые выборы в Сенат.

_{Лидер большинства в Сенате Митч Макконнелл доказал неспособность приструнить Теда Круза. Фото: Том Уильямс/CQ Roll Call/Getty}

В Конституции не упоминаются многие из тех важнейших политических организаций, которые для нас существуют по умолчанию, как политические партии и комитеты Конгресса. Если бы у нас была только Конституция, политики были бы неспособны к организации даже для решения повседневных задач. Ежедневно, для каждого билля или компромиса, им приходилось бы начинать сначала, собирая вместе сотни отдельных политиков и отвечая тысячам склочных групп населения и миллионам избирателей. Сама по себе, Конституция — рецепт хаоса.

Так что американцы создали новую, неписанную конституцию. С начала 1790-х политики сортировали себя по партиям. В 1830-х, под руководством Эндю Джексона и Мартина Ван Берена, партии получили механизмы управления и поддержку широких слоев. Механизмы и партии используют вознаграждения и, время от времени, наказания, чтобы заставить политиков работать вместе. Между тем, Конгресс развил свои системы старшинства и комитетов, вознаграждая надежность и устнавливая корпоративные мероприятия. Партии, лидеры, механизмы и иерархии конгресса выстроили плотно сплетенные побудительные структуры, связывающие политиков в единые команды. Личные альянсы, финансовые подкупы, продвижения и престиж, политические умения, траты на завоевание общественного мнения, заявления о поддержке и иногда путешествия в леса или дикие местности — все эти побуждения, как и другие, например, истовая уважительность, пошли в дело. Если конституция была ДНК системы, то партии, механизмы и политические дельцы стали ее РНК, переводя голый скелет модели основателей в динамическую организацию, превращая конфликты в действие.

У агентов неформальной конституции много имен и лиц: члены национальных и региональных партийных комитетов, окружные партийные чины, члены субкомитетов конгресса, лидеров комитетов политических действий, делегаты съездов, сборщики средств для избирательных компаний и бесчисленных других. В этом эссе я всех их назову посредниками, потому что они оказываются между неорганизованным роем политиков и избирателей, выполняя жизненно необходимо задание, которое великий политолог Джеймс К. Уилсон назвал «собиранием власти в формальное правительство».

Посредники могли быть недемократичными, своенравными, неискренними, скрытными. Но у них была одна огромная добродетель: они создавали порядок из хаоса. Они поддерживали координацию, взаимозависимость и взаимную ответственность. Они отбивали желание проводить солипсисткую и антисоциальную политику. Верный выслужившийся член конгресса мог ожидать переизбрания, финансовой помощи, продвижения через должности в комитетах и лидерских работах и новый аэропорт или исследовательнский центр в своем районе. Перевертыш или источник проблем, наоборот, мог столкнуться с остракизмом, маргинализацией и трудностями со сбором денег. Система была иерархичной, но не авторитарной.

_{Спикер Палаты представителей Пол Райан уже столкнулся с мятежом. Реальность такова, что “партийных лидеров” больше нет. Фото: Клифф Оуэн/AP}

Партии, механизмы, партийные лоялисты — все это неприятно, но все они иногда могли настолько хорошо выполнять свою работу, что страна забыла, зачем они вообще нужны. Политика будто организовывалась сама собой, но лишь потому, что посредники рекрутировали и взращивали политические таланты, отбирали кандидатов за компетентность и преданность, собирали и распределяли финансы, создавали базы доноров и сторонников, организовывали коалиции, подкупали противников, договаривались в спорах, достигали компромиссов и обеспечивали превращение этих компромиссов в законы. Хотя иногда они были надменными, они в целом не были элитистами. Им прекрасно давалась организация и представление простых избирателей, как это делал Таммани-Холл для ирландского рабочего класса Нью-Йорка, к ужасу многих прогрессистов, которые считали, что ирландский рабочий класс неспособен управлять и даже голосовать.

Старые политические машины, конечно, были открытыми лишь по меркам своего времени. Были у них проблемы с расизмом, как, впрочем, и у прогрессистов вроде Вудро Вильсона. Более присущая посредникам и машинам опасность — вечный коррупционный потенциал, являющийся реальной проблемой. С другой стороны, остро реагировать на коррупцию, истребляя торговлю влиянием (которая не является взяточничеством или вымогательством) столь же вредно. Политические взносы, к примеру, смотрятся неприятно, но они играют жизненно важную роль политических скреп. Когда партия получала взнос от миллионера и тратила его на поддержку кампании кандидата (что было общей практикой вплоть до ее запрета в федеральных выборах законом Маккейна-Фейнгольда), этот обмен любезностями затягивал узел взаимной ответственности, связывавший кандидата, партию и донора и заставлявший каждую из сторон учитывать чужие интересы. Такие операции могут идти вразрез с платоническим идеалом демократии, но в реальном мире они многое сделали для стабилизации системы и наказания эгоизма.

У посредников есть свойство, крайне важное в политике: они остаются надолго. Поскольку карьеристы и пехотинцы партии живут за счет системы, им выгодно построение прочных коалиций, сохранение власти в течение долгого времени и нормальное функционирование правительства. Радикальные протесты и донкихотовские идеологические битвы — роскошь, которую они не могут себе позволить. У несогласных и ренегатов есть своя роль — обеспечивать систему новой энергией и идеями, но у профессионалов тоже есть своя роль — безопасно поглощать энергию, высвобождаемую несогласными. Их можно считать антителами и белыми кровяными тельцами, устанавливающими и патрулирующими барьеры между политическим организмом и внешними угрозами. В политике как в билогии: когда иммунная система работает, она невидима. Мы осознаем ее важность, лишь когда она ломается.

II. Уязвимость

Как война с посредниками оставила Америку беззащитной

С начала XX века и по нынешний день реформаторы и общественность выступали против любых аспектов инсайдерства в политике: профессиональных политиков, переговоров за закрытыми дверями, личных услуг, партийных начальников, финансовых связей, против всего этого. Прогрессисты обвиняли посредников в искажении общественного интереса, популисты — в препятствовании воле народа, консерваторы — в защите и расширении большого правительства.

В какой-то мере реформаторы были правы. У них были благие намерения и справедливые жалобы. В семидесятые, будучи подростком в пост-уотергейтскую эпоху, я был на их стороне. Зачем вообще разрешать политикам встречаться за закрытыми дверями? Солнце — лучшее дезинфицирующее средство! Зачем позволять частным деньгам покупать услуги и искажать политику? Запретите их и финансируйте выборы из казны! В те времена ясно было видно, что вода в ванне мутная. Неясна была лишь причина — а причиной был лежавший там ребенок. Так что мы начали реформы.

Мы реформировали процесс номинирования. Праймериз использовались вместо конвенций, кокусов и других инсайдерских процессов начиная с эпохи Теодора Рузвельта, но вплоть до шестидесятых праймериз и партийное влияние сосуществовали; особенно много способов повлиять на номинации и отобрать кандидатов у партий было на выборах в Конгресс и на посты в штатах. Джон Мичем в своей биографии Джорджа Буша-старшего так описывает начало политической карьеры отца Буша, Брескотта Буша:

«Сэмюэл Ф. Прайор, большой начальник в компании Pan Am и влиятельный человек в политике Коннектикута, позвонил Прескотту узнать, не хочет ли тот избираться в Конгресс. „Если ты согласен, — сказал Прайор, — я думаю, мы можем гарантировать, что ты будешь номинирован“»

Сегодня партийные лидеры все еще могут оказывать какое-то давление, но, как явственно показала нынешняя президентская гонка, они поразительно мало влияют на процесс номинирования.

В праймериз обычно сильны очень целеустремленные радикальные кандидаты и группы влияния, что приводит к ненормальному результату — умеренные избиратели и менее организованные общности оказываются недопредставленными. По данным Pew Research Center, в ходе первых 12 президентских праймериз 2016 года в республиканских участвовали только 17% избирателей, в демократических — 12%. Иными словами, Дональд Трамп стал лидером в праймериз, завоевав простое большинство от малой доли электората. В промежуточных праймериз кандидатов в конгрессмены, когда явка ниже, хвосту еще легче вилять собакой. В ходе выборов в Сенат в штате Делавер в 2010 году Кристин «Я не ведьма» О’Доннелл получила номинацию от республиканцев благодаря голосам лишь одной шестой доли зарегистрированных республиканцев штата, отдав тем самым место демократам. Изучая праймериз в Конгресс для отчета Brookings Institution за 2014 год, журналисты Джилл Лоренс и Уолтер Шапиро отметили: «Мир тех, кто действительно голосует на праймериз, тесен и крайне разделен по партийной принадлежности, и он поощряет кандидатов, выступающих против идеологической ортодоксии». Партийные лидеры, напротив, склонны ставить на кандидатов, которые более привлекательно выглядят в общем голосовании и которые сохранят и укрепят партийный имидж, так что они обычно поддерживают относительно умеренных кандидатов и командных игроков.

Более того, из последнего исследования политологов Джейми Л. Карсона и Джейсона М. Робертса следует, что у партийных лидеров прошлого лучше получалось помогать квалифицированным мейнстримным кандидатам конкурировать с политиками, уже занимающими пост. «В избирательных округах по всей стране партийные лидеры смогли тщательно отобрать кандидатов, выгодных для общего дела партии, — пишут Карсон и Робертс в книге «Амбиции, конкуренция и избирательная реформа» (2013). — Как следствие, множество квалифицированных кандидатов изъявляли желание вступить в гонку, поскольку потенциальные издержки на кампанию и проигрыш в основном списывались партийной организацией». Переход к прямым праймериз, в которых кандидаты в основном ведут кампанию сами и приходят к успеху или поражению самостоятельно, дал дорогу более неожиданным и радикальным кандидатам и тем самым сделал общие выборы менее конкурентными. «Серия реформ, направленных на создание более открытых и менее инсайдерских выборов на деле привела к менее сменяемым политикам», — пишут Карсон и Робертс. Парадоксальный итог таков, что члены Конгресса теперь и меньше зависят от интересов мейнстрима, и не так легко расстаются с мандатом.

Был ли переход на прямую народную номинацию в целом полезным или вредным? Каждый ответит по-своему. Но один эффект несомненен: у институционалистов никогда еще не было так мало возможностей защитить партийных лоялистов, хорошо работающих с другими политиками, готовых пойти ради команды на трудное голосование в Конгрессе или смеющих идти наперекор избирателям с узкими интересами; и у них очень мало возможностей удерживать в стороне бунтарей, которые ничего никому не должны. Сидя в безопасности своих жульнически очерченных избирательных округов, политики на постах отгорожены от конкуренции на общих выборах, которая могла бы их притянуть ближе к политическому центру, но им постоянно угрожает конкуренция на праймериз со стороны радикалов, которые тянут их к краю. Все боятся стать новым Эриком Кантором, лидером парламентского большинства республиканцев, который потерпел внезапное поражение от неизвестного члена Движения чаепития на праймериз 2014 года. Законодатели боятся голосовать за все, что усиливает угрозу на праймериз, и это одна из причин того, почему так трудно поднять потолок госдолга или принять бюджет.

В марте, когда республиканский сенатор от Канзаса Джерри Моран на встрече бизнес-клуба «Ротари» заявил, что, по его мнению, кандидат Обамы в Верховный суд заслуживал слушания в Сенате, патриоты Движения чаепития ответили излюбленной угрозой активистов: «Именно такое возмутительное поведение заставляет активистов и сторонников Гражданского фонда патриотов Движения чаепития всерьез задуматься о том, чтобы призвать доктора Милтора Вулфа — врача и активиста Движения чаепития — выступить против сенатора Морана на августовских праймериз Республиканской партии». (Моран поспешил опубликовать заявление о том, что он все равно выступит против кандидата Обамы). Группы с узкими интересами сейчас часто действуют с позиции силы, и в отличие от избираемых лидеров прошлого, они не отвечают ни перед кем, кроме себя, и могут лишь предотвращать законодательную деятельность, а не организовывать ее.

Мы реформировали политические финансы. Начиная с семидесятых, крупные пожертвования кандидатам и партиям подвергались все более строгим ограничениям. Предполагалось уменьшение коррупции (или ее видимости) и власти лоббистских групп — определенно благие цели. Законы о финансировании кампаний действительно положили конец некоторым вопиющим случаям, но дорогой ценой: вместо того, чтобы убрать деньги из политики (что невозможно), эти законы увели большую их часть в частные каналы. В то время как раньше сами партии во многом отвечали за сбор и трату политических денег, теперь вместо них выросла процветающая экосистема богатых доноров, спецкомитетов и так называемых групп 501(с)(4) и 527, которые теперь каждый предвыборный цикл тратят сотни миллионов долларов. Итогом стало создание множества частных политических организаций: например, Americans for Prosperity братьев Кох и American Crossroads Карла Роува справа, NextGen Climate Тома Стейера слева.

Частные группы намного труднее регулировать, они менее прозрачны и менее подотчетны, чем партии и кандидаты, которым, в конце концов, нужно сталкиваться лицом к лицу с избирателями. Поскольку они процветают за счет пуризма, протеста и ограниченности, внешние группы толкают политику в сторону поляризации, экстремизма и краткосрочных выгод. «Ты можешь победить или проиграть, но по крайней мере ты последователен, и ты не поступился принципами», — сказал в интервью The Economist один из работников Americans for Prosperity в октябре 2014 года. Партии, несмотря на всю критику их деятельности со стороны избирателей, сталкиваются с самыми разными ограничениями, неведомыми частным группам, и оказываются в невыгодном положении. «Внутренняя дискуссия у нас сейчас такая — как нам сохранить партии штатов?», — сказал нам с Реймондом Дж. Ла Раджа, руководитель организации Демократической партии одного из горных штатов для отчета Brookings Institution. Республиканцы говорят о том же. «Мы считаем, что боремся за выживание в нынешней законодательной и юридической системе, и спецкомитеты и группы (c)(4) являются прямой угрозой существованию партий штатов», — сказал руководитель отделения Республиканской партии в одном из южных штатов.

Партии штатов также сказали нам, что они не могут конкурировать по количеству денег от внешних групп и кандидатов. Ослабленные регулированием и ограничениями на ресурсы, их роль оказалась сведена к роли наблюдателей, в то время как кандидаты и группы ведут постоянную перестрелку и отторгают избирателей. На национальном уровне ситуация еще более хаотичная, а значит, более выгодная для умелого демагога, который может быть услышан поверх всего этого шума, как искусно доказал нам Дональд Трамп.

Мы реформировали Конгресс. Долгое время на Капитолийском холме правил принцип старшинства. Чтобы прийти к власти, нужно было ждать годы, а председатели управляли своими комитетами как феодальными наделами. Этот порядок не был похож ни на меритократию, ни на демократию. Начиная с бунта пост-уотергейтского либерального класса в семидесятые и ускорившись с восхождением Ньюта Гингрича и его консервативных революционеров в девяностые, системы старшинства и комитетов попали под удар и исчезли. Власть на Холме перешла как наверх к немногочисленным лидерам, так и вниз к отдельным конгрессменам. К сожалению, реформаторы не усмотрели важной детали: старшинство и комитеты поощряли командную работу и лояльность, они гарантировали, что наверху были опытные люди, и они привлекали сотни конгрессменов среднего звена к законодательной деятельности. Более того, республиканские революционеры Гингрича, желая доказать свою искреннюю оппозицию Вашингтону, урезали численность комитетов на треть, еще больше сократив институциональную мощь Конгресса.

Попытки Конгресса заменить иерархию и посредников вертикалью власти и импровизированными рабочими группами большей частью провалились. Сейчас Конгресс в большей степени, чем когда-либо, является сборищем отдельных деятелей и групп давления. В Палате Представителей устранение посредников сместило баланс сил в сторону небольшого, но сплоченного консервативного Кокуса Свободы, которым ничего не стоит обратить свою силу против собственных лидеров. В прошлом году, когда республиканцы с трудом выбирали нового спикера, консерваторы не стеснялись требовать «права противостоять своим лидерам и голосовать против законопроектов безо всяких последствий», как сообщал журнал Time. В Сенате Тед Круз стал популярным кандидатом на президентский пост, вступив в балансирование на грани по вопросу о потолке госдолга и критикуя лидеров партии, вплоть до того, что лидера большинства он назвал лжецом прямо в Сенате. «Эта риторика и конфронтационная позиция — типичный Круз, — писал в прошлом октябре в Politico Берджесс Эверетт. — Займи позицию справа от своих лидеров, критикуй их за то, что они игнорируют его и низовых консервативных избирателей, потом воспользуйся развязавшейся междоусобицей для укрепления своей президентской кандидатуры». Неудивительно, что коллеги его ненавидят. Но Круз делал то, что было логично в эпоху максимального политического индивидуализма, и будет разумным полагать, что его успех вдохновит многих подражателей.

Мы реформировали переговоры за закрытыми дверями. Еще в начале семидесятых комитеты Конгресса легко могли уйти за закрытые двери, и конгрессмены могли по многим проектам голосовать анонимно — сообщалось лишь итоговое число за и против. Федеральные консультативные комитеты тоже могли созываться непублично. Разумеется, в связи с Уотергейтом эта практика стала выглядеть подозрительной. Сегодня федеральные законы, правила Конгресса и общественные ожидания вынуждают почти все формальные и многие неформальные обсуждения проводить на публике. Один из итогов — повышенная прозрачность, что есть хорошо. Но другой итог в том, что места для деликатных переговоров и честных обсуждений теперь почти не найти. Закрытые комнаты при всех своих недостатках были хороши для достижения сложных соглашений, в которых ничего не было решено, пока не было решено все. Оказалось, что заменить их трудно. На публике лоббисты и эгоцентричные политики могут разрушить компромисс, когда он не готов еще даже наполовину.

Несмотря на свое обещание транслировать переговоры по реформе здравоохранения по телевидению, президент Обама дорабатывал пакет проектов с группами влияния за закрытыми дверями; ни один разумный человек не обсуждал бы его на публике. В 2013 году Конгрессу удалось утвердить скромный бюджет, устраивающий обе партии, во многом потому, что председателям бюджетных комитетов Палаты Представителей и Сената позволили «разобраться во всем самим, очень, очень приватно», как сообщил Джилл Лоренс, один из ассистентов демократов для отчета Brookings за 2015 год. Телекамеры, протоколы голосований и публичные заседания и правда повышают прозрачность, но ценой усложнения прямых бесед. «Мысль, будто Вашингтон будет работать лучше, если все беседы записывать на телекамеры, полностью неверна», — написал бывший лидер демократического большинства в Сенате Том Дашле в 2014 году в предисловии к книге «Город соперников». «Отсутствие возможностей для честного диалога и творческих торгов является корнем нынешнего расстройства».

Мы реформировали кормушки. На протяжении большей части американской истории главной целью любого конгрессмена было добиться кормушки для своего округа. Затраты на эти кормушки никогда не были по-настоящему большими, и благодаря ним Конгресс не разваливался, так как у конгрессменов была своеобразная валюта в торгах: ты поможешь мне с моей кормушкой, я помогу тебе с твоей. Также, поскольку кормушки раздавались могущественными комитетами по ассигнованиям с участием старшего руководства Конгресса, руководство получало таким образом удобный способ покупать голоса и награждать преданных партийцев. Однако начиная с 70-х, вплоть до стремительного роста в 90-х, стандартный процесс ассигнований стал разваливаться как жертва реформ, ослабивших власть ассигнующих, законов об открытости, ограничивших их автономию, и поляризации, осложнившей переговоры. И консерваторы, и либералы критиковали кормушки как проявление коррупции, что достигло пика в начале 2011 года, когда странная компания из членов Движения чаепития и либералов запретила практику включения подачек в законопроекты для привлечения голосов — в том числе, парадоксальным образом, голосов за политически неприятныесокращения расходов.

Конгресс уже двадцать лет не принимал всех своих ежегодных проектов об ассигнованиях, и более $300 млрд в год уходит из федерального бюджета без должной авторизации. Рутинная работа вроде принятия проекта о фермерстве или о наземном транспорте теперь занимает годы вместо недель или месяцев. Две трети федеральных расходов (за исключением процента по госдолгу) сейчас осуществляются на автопилоте по формулам. Эти автоматические расходы на так называемые социальные программы больше не утверждаются регулярно голосованием, превосходят масштабами старые кормушки, и их настолько трудно укротить, что их часто называют «третьим рельсом» в политике. Политические издержки тоже были высоки: лидеры Конгресса потеряли один из последних инструментов, с помощью которых они могли добиваться дисциплины и командной игры. «Пытаться быть лидером, когда у тебя нет кнута и очень мало пряников, практически невозможно», — сетовал бывший лидер республиканского большинства в Сенате Трент Лотт в интервью CNN в 2013 году, вскоре после того, как отбившиеся от коллектива республиканцы без всякой нужды заморозили работу правительства, — «Члены Конгресса ничего от тебя не получают, а лидеры ничего не дают. Они не чувствуют, что ты их можешь как-то наградить или наказать».

_{У Дональда Трампа не было долгов или приверженности какой-либо партии. Совести у него тоже не было — поэтому он и стал идеальным олицетворением протеста истеблишменту. Фото: John Bazemore/AP}

Подобно взносам на кампанию и закрытым кабинетам, кормушки — инструмент демократического управления, а не его нарушение. Они могут быть использованы с коррупционными целями, но также зачастую и с жизненно важными. Как написала в книге Greasing the Wheels: Using Pork Barrel Projects to Build Majority Coalitions in Congress («Не подмажешь, не поедешь: использование подачек для достижения коалиций большинства в Конгрессе», 2004) политолог Диана Иванс, «ирония такова: кормушки, несмотря на свою дурную репутацию, эффективны». В 1964 году имел место известный пример: Линдон Джонсон не смог бы протолкнуть свой исторический законопроект о гражданских правах без поддержки лидера республиканцев в нижней палате Чарльза Халлека из Индианы, который назвал свою цену: исследовательский грант НАСА для своего округа, который Джонсон с радостью предоставил. Еще в прошлом году республиканский сенатор Джон Маккейн, председатель Комиссии по делам Вооруженных Сил отвечал на вопрос о том, как его комиссии удалось принимать год за годом авторизационные проекты с соглашения обеих партий, даже когда остальной Конгресс ничего принять не мог. Отчасти, отвечал Маккейн, дело было в том, что «членам комитетов от этого большая выгода».

Партийные процессы номинации, мягкое законодательство о финансировании, старшинство в Конгрессе, переговоры за закрытыми дверями, кормушки — посмотрите на каждый пункт под микроскопом в отдельности, и кажется, что так делать дела в политике нельзя. Но уберите их все, и окажется, что дела вообще не делаются. Политические реформы последних лет сорока привели к устранению посредников — отдавая предпочтение любителям и людям со стороны, а не профессионалам и инсайдерам; поощряя популизм и самовыражение в ущерб переговорам и взаимной сдержанности; лишив посредников инструментов, которые им нужны для организации политической системы. Все эти реформы продвигают индивидуалистичную, разобщенную модель политики, в которой есть кандидаты и избиратели, но между ними ничего нет. Другие, более крупные тренды, конечно, тоже поспособствовали хаосу в политике, но война с посредниками их усилила и ускорила.

III. Патогены

Дональд Трамп и прочие вирусы

К началу этого десятилетия органические средства защиты политической системы, направленные против аутсайдеров и бунтарей, разрушаются. Все, что было нужно, это чтобы правильный вирус появился и воспользовался случаем. Так и произошло: появилось два вируса.

В 2009 году, сразу после выборов Обамы в президенты и появлении Акта экономической стабилизации, разозленные фискальные консерватары запустили Движение чаепития (подробнее о нем можно прочитать вот здесь — прим. Newочём) и наблюдали, немного даже к своему собственному удивлению, как оно распространилось на всю страну. Участники Движения чаепития разделяли некоторые политические пристрастия лояльных сторонников республиканской партии, но их мировоззрение было строго против истеблишмента. В опросе Pew Research 2013 года более чем 70% участников этого движения ответили, что не одобряют республиканских лидеров в Конгрессе. В опросе Pew 2010 года, они отрицали возможность компромисса в аналогичных пропорциях. Они ничуть не стеснялись выступать соперниками занимавших посты республиканцев на праймериз, и особенно охотно нападали на республиканцев, которые шли на компромисс с демократами или даже республиканскими лидерами. В Конгрессе лидеры республиканцев столкнулись с кокусом, участники которого слишком боялись поражения на праймериз, чтобы голосовать за компромиссы, необходимые для управления страной или хотя бы продолжения работы правительства. Угрозы со стороны Движения чаепития и других партий пуристов часто перевешивают любые уговоры или защиту, которые могут предложить те лидеры.

До сих пор среди демократов в основном не было анти-компромиссных восстаний, но их защита не намного сильнее. Молли Болл недавно писала для сайта The Atlantic о Working Families Party, цель которой — «сделать так, чтобы демократические политики были в большей степени ответственны перед либеральной базой, путем асимметрричной борьбы на политических праймериз так же, как консервативное движение сделало это с респуликанцами». Из-за того, что афроамериканцы и члены профсоюзов до сих пор в основном преданны своей партии, и потому, что демократическая элита не хочет провала президента Обамы, эффект Движения чаепития еще не сработал у левых. Но демократы уязвимы структурно, и анти-компромиссный вирус уже там.

Второй вирус был первоначально идентифицирован в 2002 году, в Университете штата Небраска в Линкольне политологами Джоном Р. Хиббингом и Элизабет Тисс-Морс в книге Stealth Democracy: Americans’ Beliefs About How Government Should Work (Скрытая демократия: Американские убеждения о том, как должно работать правительство). Это шокирующая книга, с выводами которой другие ученые не хотят связываться по понятным причинам. Подъем Дональда Трампа и Берни Сандерс, однако, делает противостояние ее тезисам неизбежным.

Используя опросы и фокус-группы, Хиббинг и Тисс-Морс обнаружили, что от 25 до 40 процентов американцев (в зависимости от того, кто как измерял) имеют сильно искаженное представление о том, как должны работать правительство и политика. Я думаю об этих людях как о «политофобах», потому что они считают неконструктивные взаимные колкости в политике как нечто ненужное и неприемлимое. В частности, они считают, что очевидные, основанные на здравом смысле решения проблем страны лежат на поверхности. Причина, по которой эти решения не воплощаются в жизнь, состоит в том, что политики корумпированы, корыстны или привыкли к ненужной межпартийной вражде. Неудивительно, что политофобы думают, что очевидные, разумные решения — именно тот тип решений, которые они сами бы предпочли. Но важнее то, что они не признают, что имеющие смысл разногласия в политике существуют. Исходя из этого, они приходят к выводу, что все споры, приверженности партиям и торгашество, которые происходят в американской политике, абсолютно не нужны. Политики могли бы с легкостью решить все наши проблемы, если бы они оставили свои трусливые личные планы.

Если политики не будут делать этого, то кто будет? Политофобы, согласно Хиббингу и Тисс-Морс, верят, что политика должна происходить не от беспорядочных политических конфликтов и переговоров, но ею должны управлять чуткие неэгоистичные лица, принимающие решения. Это лидеры, которые будут идти вперед, отбросив трусливых политиков и коррумпированые личные интересы, и приводить в действие давно назревшие планы. Они могут быть политиками, профессиональными управленцами или диктаторами — лишь бы сработало. Является ли процесс демократичным, особого значения не имеет.

Скорее всего, политофобы существовали задолго до того, как Хиббинг и Тисс-Морс выделили их в 2002 году. В отличие от Движения чаепития или Working Families Party, они не особенно приверженны какой-то идеологии: они и левые, и правые, и центристские. Независимо выдвигаемый кандидат в президенты в 1992 и 1996 году Росс Перо выдвигал идею, что любой разумный бизнесмен может решительными мерами примирить ссорящихся и исправить ситуацию в Вашингтоне. В 2008 году Барак Обама поддерживал левоцентристскую версию той же фантазии, обещая волшебным образом быть выше партийной политики и реализовать лучшие из решений от обеих партий.

Ни одна из предыдущих «вспышек», однако, не может сравниться с последней, которая стала весьма разрушительной благодаря двум новым факторам. Один из них — резкий рост антиполитических настроений, особенно на правом фланге. По опросам Pew, с 2007 по 2016 годы доля американцев, заявляющих, что они с меньшей вероятностью проголосуют за кандидата в президенты, занимавшего до этого много лет избираемый пост в Вашингтоне, чем за аутсайдера, выросла более чем в два раза — с 15% до 31%. Мнения республиканцев изменились еще радикальнее: доля республиканцев, предпочитающих «новые идеи и иной подход» «опыту и заслугам» почти удвоилась всего за шесть месяцев с марта по сентябрь 2015 года.

Еще одним изменением, конечно, стал Дональд Трамп, идеальный вектор для того, чтобы сконцентрировать политофобские настроения, усилить их и ввести в президентскую политиу. У него было слишком много денег и свободных медиа, которые можно потратить на предвыборную гонку. У него не было никакого политического опыта, который надо защищать. У него не было политических обязательств или партийной лояльности. У него не было угрызений совести. Не было ничего, что могло бы препятствовать его идеальному соответствию фантазиям политофобов.

Демократы также ни от чего подобного не застрахованы. Как и Трамп, Берни Сандерс обратился к антиполитической идее, что сам по себе акт голосования за него вызовет «революцию», которая каким-то образом помогла бы пролить свет на такие запутанные проблемы, как страховое покрытие лечения, финансовая реформа и деньги в политике. Как и Трамп, он был самодостаточным аутсайдером без политических обязательств или партийной лояльности. Как и Трамп, он не признавал и не заботился — потому что его сторонники считали точно так же — что его планы на управление были бредовыми.

Трампа, Сандерса и Теда Круза объединяет то, что они все — политические социопаты; это не значит, что они безумцы, но они не заботятся о том, что другие политики думают об их поведении. Им и не нужно беспокоиться об этом. Тот факт, что три из четырех финальных кандидатов на пост презединта в 2016 году являются политическими социопатами, показывает, насколько далеко зашел синдром хаоса. Старая, опосредованная система убрала этих людей. Новая, неопосредованная система, кажется, забирает этих людей обратно.

IV. Симптомы

Расстройство, которое усугубляет все остальные проблемы

Нет ничего нового в политической борьбе Америки, как и нет в ней ничего заведомо плохого. Напротив: она привлекает в политическую систему новые идеи и новых людей, по крайней мере, со времен Эндрю Джексона.

Нет ничего нового и в том, что непосредственные члены партий теряют контроль над процедурой выдвижения кандидата в президенты. К ужасу участников партий, в 1964 и 1974 годах были выдвинуты неизбираемые кандидаты — Барри Голдуотер от республиканцев в 1964-м и Джордж Макговерн от демократов в 1972-м — которые обнадежили активистский костяк партий, а потом, как и ожидалось, потерпели эпичное поражение. Поэтому есть соблазн сказать: «Демократия — это бардак. Оппозиция имеет право на борьбу. У действующей власти должны быть конкуренты. Кто Вы такой, господин Истеблишмент, чтобы говорить, что система вышла из строя лишь потому, что Вам не нравятся люди, которых она продвигает?»

Однако проблема заключается не в том, что есть нестабильность, а в том, что синдром хаоса подрывает способность системы поглощать и направлять ее. Попытки подавить политическую нестабильность, скорее всего, только усилят ее. Трюк в том, чтобы уметь руководить, маневрируя сквозь нее.

Оставим на минутку в стороне тот факт, что Голдуотер и Макговерн, хотя и являлись теоретиками, были уважаемыми фигурами в своих партиях. (Макговерн даже сопредседательствовал в комиссии Демократической партии, которая переписала правила для выдвижения в кандидаты после 1968 года, открывая таким образом путь для своей собственной кампании.) Никто из них, ни в качестве сенатора, ни в качестве кандидата, не хотел подорвать и не подорвал повседневную работу правительства.

Джейсон Грумет, президент Центра двухпартийной политики и автро книги «Город соперников» (City of Rivals), любит отмечать, что после трехнедельного импичмента Билла Клинтона Палатой представителей США, президент снова подписывал новые законы: «Пока они решали вопрос об импичменте, они вели переговоры, разговаривали, проводили слушания. И мы должны задаться вопросом: что же позволяло нашему правительству не так давно переваривать агрессию, характерную для любого плюралистского общества, и все равно выполнять свою работу?» — рассуждал в своем недавнем выступлении Грумет.

Я пишу о Вашингтоне с начала 1980-х и поэтому видел большое количество тупиковых ситуаций. Иногда я был благодарен за такой тупик, поскольку он был оптимальным выходом, когда не было достаточного большинства голосов для принятия определенного политического курса. Однако 2011 стал для меня сигналом тревоги. Система не работала, даже если достаточное большинство голосов было. В этом году в напряженной личной беседе Президент Обама и спикер Палаты представителей Конгресса США Джон Бейнер пытались договориться о принятии такого бюджетного плана, который бы затрагивал священных коров обеих партий, урезая бюджет основных программ социальной защиты, вроде «Медикэр» (федеральная программа медицинского страхования для населения в возрасте от 65 лет), «Медикейд» (государственная программа медицинской помощи нуждающимся) и программы социального страхования, до сотен миллиардов долларов и увеличивая государственные доходы за десять лет до восьмиста миллиардов долларов или больше, а также сокращая дискреционные военные и гражданские расходы до одного триллиона долларов. Хотя этот бюджет был не таким грандиозным, как прошлые бюджетные «большие сделки», он представлял такой двупартийный компромисс, который являлся лучшим и, возможно, единственным путем федерального правительства к долгосрочной финансовой стабильности.

_{«Осознаёшь, что лидер без последователей — это просто идущий человек», — объяснил перед своей отставкой бывший спикер Палаты представителей Джон Бейнер Джею Лено (Steve Helber/AP)}

Люди до сих пор спорят, почему бюджетный план оказался провалом, и винить можно действительно многих. Однако мое собственное видение в то время совпадало с мнением Мэтта Бэя в его статье в The New York Times: лидеры-демократы могли найти поддержку рядовых членов партии, необходимую для заключения сделки, но Бейнер не мог уговорить на эту сделку консерваторов на своем фракционном совещании. «Несмотря на все отчаянные попытки навязать другую версию, нет сомнений в том, что Обаме удалось убедить своих ближайших союзников подписать то, что ему было нужно, а Бейнер этого не сделал или не мог сделать», — пишет Бэй. Мы никогда не узнаем наверняка, но я убежден, что если бы дело дошло до голосования, такой компромиссный бюджетный план, о котором пытались договориться Бейнер и Обама, был бы принят, причем, с приличным большинством голосов в обеих палатах, и стал бы законом. Проблема была не в поляризации, а в дезорганизации. Потенциальное большинство не могло собраться и отстоять свои права.

Как вскоре стало ясно, внезапное бегство Бейнера в 2011 было не каким-то «аппаратным сбоем», а намечающейся тенденцией. Спустя два года консервативная фракция Палаты представителей распустила правительство с молчаливого согласия Теда Круза — последнее, чего хотело большинство республиканцев. Когда Джей Лено спросил Бейнера, почему он допустил, чтобы сам спикер навлек «очень предсказуемую катастрофу», тот довольно едко ответил: «Когда я взглянул на своих коллег, то увидел, что они идут в этом направлении. Осознаёшь, что лидер без последователей — это просто идущий человек».

Бейнер был прав. В Вашингтоне происходит не кризис руководства, а кризис последователей. Кто-то может возразить и привести в пример какие-то частности, и сказать, что Конгресс справляется с некоторыми случаями лучше, чем с другими. Но в целом фракционное меньшинство и группы, накладывающие вето, становятся все более влиятельны в Конгрессе, в то время как лидеры наблюдают за тем, как исчезает их организационный потенциал. Не в силах делать ничего больше, кроме того, чтобы просить поддержки, и находясь в заложниках у праворадикального крыла своей собственной партии, утомленный Бейнер в итоге сдался и ушел в прошлом году. Буквально сразу после этого, его наиболее вероятный преемник Кевин Маккарти тоже был уничтожен. Неудивительно, что первое, что сделал Пол Райан в качестве спикера — стал вместе со воими коллегами выражать протест против хаоса.

Тем не менее, к весне новый спикер погряз в рутине. «Прошло почти полгода, как Райан занял новый пост, и он со своими заместителями решают вопросы о том, эффективнее ли, чем ее предшественник, работает Республиканская партия Висконсина», — писали в апреле на сайте Politico. Один республиканец сказал этому изданию, что Конференция республиканской части Палаты представителей «непрогибаема и неуправляема. Райан невероятно талантлив. Нет никого лучше него. Но даже он не может ничего сделать. А кто бы смог?»

Безусловно, некомпетентность Конгресса внушает электорату еще большее отвращение, что приводит к еще большей нестабильности. В марте на республиканских президентских дебатах губернатор штата Огайо Джон Кейсик описал этот цикл следующим образом: народ, говорит он, «хочет пермен, поэтому продолжает привлекать аутсайдеров, чтобы они осуществили эти перемены. Но потом изменений не происходит, а все потому, что мы привлекаем людей, которые не понимают понятие компромисса». Нестабильность в политике и дисфункция в правительстве подкрепляют друг друга. Хаост становится новой нормой.

Являясь заболеванием иммуной системы, синдром хаоса усиливает прочие проблемы, превращая политичскую простуду в воспаление легких. Взять, к примеру, поляризацию. За последние несколько десятилетий, люди резко разделились по партийным и идеологическим взглядам. Синдром хаоса усложняет проблему, поскольку даже когда республиканцы и демократы все-таки находят над чем работать вместе: угроза прблемы преобладания крайних взглядов, профинансированная потоком денег извне, заставляет их подумать дважды — или не думать совсем. Возможность продвижений в сторону двухпартийного законодательства ускользает.

Или возьмем, к примеру, новые технологии, в корне меняющие СМИ. На данный момент такой деятель, как Трамп, может донести свои идеи до миллионов людей с помощью Твиттера, не появляясь на ТВ и не потратив ни цента. Такой политик, как Сандерс, может использовать Интернет для привлечения миллионов пожертвователей, не используя традиционные источники сбора средств. Внешние группы, как дружественные, так и недружественные, могут подавлять кандидатов в их собственных политических гонках. (Как расстроенный Круз сказал своему стороннику о внешних группах, демонстративно поддерживающих его президентскую кампанию: «Мне лишь остается надеяться, что то, что они говорят, хоть как-то отражает то, что я на самом деле думаю».) Разрушительные мультимедийные технологии не новы для политики Америки; в своей февральской статье в The New Yorker историк Джилл Лепор отметила, что они периодически появлялись с начала 19 века. Что действительно в новинку, так это сложность, которую испытывает система в борьбе с ними. Технологии, сокращающие число посредников, приводят к борьбе новых голосов, но они также привносят раздробление и какофонию. Чтобы получить что-то связное среди множества заявлений политиков против других кандидатов, посреднику необходимо уметь координировать сбор средств и послания кандидатов и партий, и активистов, чем они и занимаются, испытывая все бо́льшие трудности.

Сконцентрировать власть для управления огромной, разнородной и все более разобщенной демократией неизбежно трудно. Синдром хаоса делает это еще труднее. У демократов расстройство всего лишь хроническое, у республиканцев оно острое. Не найдя прецедента тому, что он назвал «захват Трампом целой политической партии», Джон Мичем дошел до того, что сказал Джо Скарборо из Washington Post, что Джордж Буш-младший может оказаться последним республиканским президентом.

Почти все критиковали партийный истеблишмент за то, что они не остановили Трампа раньше, но никто не объяснил, как они должны были это сделать. Чтобы остановить протестное движение, нужно организовать против него коалицию, но все дело как раз в неспособности к организации. Реальность такова, что рычаги и кнопки, которые раньше дергали и нажимали профессиональные политики, теперь выключены.

V. Прогноз и лечение

Синдром хаоса как психиатрическое расстройство

У меня нет быстрого решения для нынешнего беспорядка, но я думаю, что в принципе начать двигаться в нужном направлении должно быть легко. Хотя вернуть партии и посредников к их мощи 19 века не представляется возможным — или даже желательным, в современных условиях — усилить партии и посредников вполне реально. Ограничения, мешающие партиям координироваться с собственными кандидатами, приводят к сплошным случайностям в отборе кандидатов — так отмените их. Ограничения на взносы партиям уводят деньги в сторону неподотчетных внешних лиц — отмените их. Восстановление практики подачек, прописанных в тексте законопроекта, достигается простым изменением правил Конгресса. И партии могут множеством способов достигнуть возвращения инсайдеров в центр процесса номинирования. При желании они могут обязать кандидатов собирать подписи от избранных политиков и местных партийных руководителей, или они могут направлять свободных делегатов на конценции (как уже делают в этом году некоторые партии штатов), или еще как-то усилить роль посредников.

Построение партийных механизмов и политических сетей — то, чем политики занимаются в естественных условиях, если им их предоставить. Так предоставьте. Я не призываю перекосить систему против новых лиц или политически несогласных. Я призываю выправить ее, чтобы посредники не были в несправедливом положении. Тогда они смогут выполнять свою работу, тем самым делая мир безопаснее для новых лиц и несогласных. К сожалению, хотя механизм этого выправления довольно прямолинейный, его политика очень сложна. Общественность зациклилась на идее противостояния истеблишменту. Реформаторское сообщество посвятило себя прямому управлению, прозрачности, лимитам партийных взносов и другим элементам антипосреднического мировоззрения. Истеблишмент, насколько он еще существует, деморализован и расколот — он едва способен оправдать собственное существование.

Но есть и хорошие знаки. Либералы, желающие реформировать партийное финансирование, проявляют новый интерес к усилению партий. Ученые и обозреватели приглядываются к политике без эффективных организаторов и сплоченных организаций и приходят в ужас. На Капитолийском холме и консерваторы, и либералы желают восстановить порядок в Конгрессе. В Вашингтоне инсайдеры в какой-то степени организовались и стали возвращать утраченное. Ни один республиканский сенатор не проиграл на праймериз в 2014 году, во многом благодаря тому, что тогдашний лидер меньшинства Митч Макконнелл, блестящий командный политик, создал сеть союзников в бизнесе для противодействия Движению чаепития.

Я считаю, что самое большое препятствие — это рефлекторная, неразумная враждебность общественности к политикам и политическому процессу. Невротическая ненависть к политическому классу — последняя в этой стране приемлемая форма нетерпимости. Поскольку это проблема менталитета, а не механизмов, решить ее очень трудно.

В марте сторонник Трампа сказал New York Times: «Я хочу увидеть, как Трамп пробивается наверх и рушит Республиканскую партию». А вот еще один: «Мы знаем, кто такой Дональд Трамп, и мы собираемся с его помощью или захватить Республиканскую партию, или уничтожить ее». Подобный нигилизм не заслуживает уважения или принятия в общественной жизни Америки. Популизм, индивидуализм и скептический взгляд на политику — здоровые явления до определенного момента, но этот момент уже прошел. Профессиональным политикам нужно ответить за многие недостатки — в том числе, в основном это касается республиканцев, за самовредительское принятие антисистемной риторики — но неустанная критика в их адрес ничего не решит. Никто еще этого не говорил, но пора это сказать: на данный момент наша главная проблема в том, что страна забыла о своем истеблишменте, а не наоборот.

Автор: Джонатан Раух.
Оригинал: The Atlantic.

Перевели: Кирилл Козловский, Полина Пилюгина, Екатерина Евдокимова, Никита Пинчук и Денис Чуйко.
Редактировали: Анна Небольсина, Евгений Урываев и Артём Слободчиков.