В книге Поля Мюррея «Скиппи умирает» есть момент, где у главного героя, Говарда, наступает экзистенциальный кризис. Он говорит: «Просто, видимо, я представлял, что моя жизнь будет проходить не так».
«А что же ты себе представлял?» — спрашивает в ответ его друг.
«Говард задумывается: „Пожалуй — да, наверно, это звучит глупо, но, видимо, я надеялся, что в ней будет больше интересных событий. Какой-то вектор“».
Но в этом нет ничего глупого. Хотя, возможно, пересказ чьей-нибудь жизни, изложенной целиком от начала до конца не покажется стороннему наблюдателю чем-то похожим на полноценный рассказ, в том, каким образом люди сами излагают истории своей жизни другим и — самое главное — себе лично, почти всегда содержится определенная нить повествования. Когда вы рассказываете, как стали тем, кто вы есть, и кем собираетесь стать в будущем, история сама становится частью вас.
Дэн Макадамс, профессор психологии из Северо-Западного университета, вместе со своей коллегой Эрикой Манцзак в одной из глав «Справочника по личностной и социальной психологии», написанного ими для Американской психологической ассоциации, утверждают следующее:
«Жизненные истории не просто отражают личность человека. Они ею являются, или, лучше сказать, они представляют собой важные аспекты личности, наряду с другими, такими, как, например, диспозиционные характеристики, цели и ценности»
В рамках нарративной психологии история жизни человека это не столько набор фактов и событий из жизни, как в биографии в Википедии, сколько то, как человек сам эти факты и события внутренне соединяет — разбирает их на кусочки и затем связывает в единое целое, чтобы получился смысл. Это повествование становится формой самоидентификации, в которой выбор деталей, включаемых в рассказ, и способ их изложения одновременно отражают и формируют человека. История жизни не просто сообщает, что произошло, но и объясняет, почему это было важно для человека, как это сказалось на том, кем этот человек является и кем он станет, и что произойдет после.
«Иногда люди с глубоким аутизмом оказываются неспособными выстроить нарративную структуру историй своей жизни, однако по умолчанию человеческое восприятие строится именно на повествовании», — рассказывает Джонатан Адлер, доцент кафедры психологии колледжа Олин
Рассказывая другим о себе, человеку, можно сказать, приходится превращать свои слова в повесть — просто потому что люди всегда так общаются. Но когда человек сам обдумывает свою жизнь, всегда ли она видится ему историей, у которой есть определенный сюжет, начало и конец? Есть старая пословица: «каждый носит внутри себя целую книгу». (Кристофер Хитченс однажды отметил, что «внутри» — это «именно то место, в котором, в большинстве случаев, этим книгам стоило бы остаться»). Если ли на свете такой человек, которому история его жизни представляется вовсе даже и не историей, а каким-то сумбурным, авангардным отражением его существования?
«Разрешить этот вопрос при помощи научного подхода практически невозможно», — утверждает Мониша Пасупати, профессор психологии развития Университета Юты. Даже если мы — «повествующие животные», как выразился когда-то писатель Джонатан Готтшалл, то как это качество меняется от человека к человеку? Различия состоят не только в способе мысленного структурирования своих историй: огромная разница заключается в том, что именно человек выдвигает на первый план, рассказывая их.
«Некоторые люди ведут личные дневники и в своих записях старательно все анализируют, другие же не анализируют совсем», — рассказывает Кейт Маклин, доцент психологии университета Западного Вашингтонa. Дневник, хоть он и является способом документирования истории жизни, не всегда представляет собой остросюжетный нарратив. Сара Мангусо, писательница, у которой я брала интервью несколько месяцев назад, вела дневник в течение 25 лет, но несмотря на это, она признала: «Сюжетное повествование никогда не давалось мне легко».
Однако все те исследователи, с которыми мне довелось общаться, были убеждены в том, что если это не стопроцентно универсальный способ увидеть жизнь как историю, то как минимум что-то максимально к этому приближенное.
Пасупати утверждает следующее:
«Мне кажется, что нормальным, здоровым взрослым людям присуща эта общая черта — умение создать историю жизни. Они могут все собрать воедино… Чтобы построить какие-то отношения, всем нам приходится излагать отдельные отрывки наших историй. Очень трудно быть человеком и строить отношения, не имея в голове хоть какой-то версии собственной истории»
Тем не менее, жизнь редко выстраивается в соответствии с логическим развитием, присущем большинству историй — хороших историй, — где все детали пазла складываются в единую картину, ружья на стенах выстреливают в нужный момент, а в третьем акте наступает кульминация. По этой причине повествование кажется нелепым способом обрамления жизненного хаоса, покуда вы помните, с чего вообще начинали рассказ. В конечном счете тем материалом, из которого мы создаем эти истории, являются только наше собственное воображение и сама жизнь. Получается, что изложение историй — выдуманных или реальных, правдоподобных или приправленных рассказами о драконах, — это способ осмысления окружающего мира.
«Жизнь — очень сложная штука. Внутри и вокруг нее постоянно что-то происходит, и чтобы приобрести и сохранить какой-то опыт, нам нужно находить во всем этом определенный смысл. И мы делаем это, структурируя наши жизни как рассказ», — объясняет Адлер
Вряд ли эту задачу можно назвать простой. Люди многообразны, точно так же многообразен их внутренний мир. Там у человека не просто книги, а целые библиотеки. Чье-то повествование о жизни может быть необъятным, включающим в себя отдельные истории о каждой сфере жизни — о карьере, любви, семье и вере. Какие-то из этих историй будут пересекаться и расходиться, другие — стоять обособленно, и внутри каждой будут содержаться микроповествования об отдельных событиях. И чтобы действительно выстроить историю жизни, этому человеку понадобится сделать то, что ученые называют «автобиографическим рассуждением» о событиях — «определить уроки, извлеченные из жизненного опыта, отметив развитие или рост, происходившие через последовательности событий, и продемонстрировать, как определенные эпизоды жизни отражают незыблемые для личности истины», — пишут в своей работе Макадамс и Манцзак.
«Истории не обязательно должны быть простыми, как сказочные сюжеты. Они могут быть запутанными. Они могут выглядеть так, будто где-то рядом сидит Джеймс Джойс», — считает Макадамс. Если вам и правда нравится творчество Джойса, вполне возможно, что истории будут на него походить. Люди черпают истории из внешнего мира — из сказок, новостных статей, сомнительных семейных анекдотов, — отождествляют себя с ними и заимствуют что-то, выстраивая концепцию собственного «Я». Получается что-то вроде ленты Мебиуса: истории — это жизнь, жизнь — это истории.
Впрочем, истории жизней люди начинают писать не с рождения. Навык повествования возникает не сразу — в процессе развития на первом месте поначалу стоит умение ходить и говорить, а также формирование представления о постоянстве предметов и их свойств. «Маленькие дети способны рассказывать об отдельных последовательных событиях. В подростковом возрасте больша́я часть внимания уделяется определению того, „как должна выглядеть история… и что именно делает историю хорошей в первую очередь“. Не знаю, как часто вам доводилось находиться в окружении маленьких детей, но они действительно этого не понимают. Я знаю мальчика, который может целый час рассказывать про Minecraft», — рассказывает Пасупати. Через друзей, семью и литературу дети узнают, какой способ изложения историй принято считать хорошим, и приходят к пониманию того, что умение красиво связывать слова — это полезный социальный навык.
Полноценно это умение формируется к позднему подростковому возрасту — потому что до этого момента люди развивают в себе определенные навыки когнитивного восприятия, необходимые для того, чтобы создать целостную историю жизни. Среди них — выявление причинно-следственных связей, то есть способность объяснить, как одно событие привело к другому, а также создание тематической последовательности — способность выделить ключевые мотивы и идеи, повторяющиеся на протяжении всей истории. Исследование, в котором анализировались истории жизней восьми-, двенадцати-, шестнадцати- и двадцатилетних людей, показало, что вышеназванные навыки оттачиваются с годами. По мере приближения к последним главам история жизни становится менее подвержена изменениям. В одном из своих исследований Маклин выяснил, что истории, рассказываемые пожилыми людьми, более цельные тематически, а также в них чаще повествуется о каких-то неизменных вещах, в то время как молодежи больше свойственно говорить о переменах.
Макадамс описывает это развитие как последовательное наслоение трех аспектов личности. Практически с самого рождения люди «актеры». У них есть свои характерные черты, они взаимодействуют с миром, исполняют определенные роли — роль дочери, сестры, соседского ребенка, чей нескончаемый плач всю ночь мешает вам заснуть. Став достаточно взрослыми, чтобы ставить перед собой какие-то цели, люди превращаются в «агентов» — не переставая играть свои актерские роли и взаимодействуя с миром, но принимая решения с надеждой на определенный результат. Последний слой — это «автор», к этому моменту люди начинают связывать идеи о своем будущем с опытом прошлого и настоящего, чтобы создать повествовательный портрет себя.
Такая траектория развития могла бы объяснить еще и то, почему людям разных возрастов нравятся разные виды вымышленных историй. «В детстве вас больше интересует сюжет. Происходят какие-то события, затем еще и еще. Вас не особо волнует эволюция персонажа. В этом, наверное, и заключается очарование нестареющих персонажей мультфильмов».
Не так давно, рассказывает Макадамс, участники его книжного клуба читали произведение Эдита Уортона «Итан Фром». «Впервые я прочитал эту книгу, когда учился в старших классах. Тогда я ее возненавидел. Я мог вспомнить только то, что в ней рассказывается о том, как сани врезались в дерево. А на днях мы читали ее в нашем клубе, и, Господи, это что-то невероятное. Да, сани действительно врезаются в дерево, и это, несомненно, значимый эпизод, но общая трагичность и то, как это повлияло на жизни людей, — все это совершенно упускается из виду, когда тебе восемнадцать. В сорок лет ты обнаруживаешь те вещи, которые затерялись тогда, когда тебе было восемь. А то, что восьмилетний ребенок считает интересным и привлекательным, иногда вгоняет сорокалетнего человека в глубочайшую тоску»/
Также как и наши предпочтения в выборе книг и фильмов, истории, которые мы рассказываем себе о нас самих, оказываются, опять же, не только под нашим влиянием. Похоже, то, каким образом люди передают другим свой опыт, сказывается на том, как они в конечном счете запоминают эти события. Согласно исследованию Пасупати, это происходит по двум причинам. Первая заключается в том, что манера описания событий зависит от аудитории и от ситуативного контекста. (Например, то, как я рассказывала маме о том, что разбила ее машину, очень отличается от того, как я сейчас пересказываю эту историю своим друзьям. Гораздо меньше слез).
Другая причина — это то, что рассказывая историю, мы каждый раз ее оттачиваем, считает Пасупати. «Эти повторные репетиции укрепляют связи между одними частями информации и стирают нити между другими. В результате все, о чем я говорю, становится доступнее и лучше запоминается. Это может иметь долгосрочные последствия». Получается, когда в баре кто-то забрасывает глупую фразу-наживку вроде «Ну, и что ты мне можешь о себе рассказать?», он, как человек, который случайно разрезает себе сонную артерию во время бритья, попадает во что-то жизненно важное.
Но вместе с информацией, которую хочется высказать, есть и та, которую хочется умолчать. Если человек боится, что другие могут не так отреагировать на его историю, и в итоге держит ее при себе, он рискует упустить то богатство, которое содержится во взаимном увлеченном разговоре.
«Слушатель может подбросить вам пищу для размышлений или признать, что в том, что вы считали таким ужасным, на самом деле нет ничего страшного, и в результате разговора вы многое приобретете, а картина, сложившаяся у вас в голове, станет более цельной», — считает Пасупати.
Если вы промолчите, «ваши воспоминания зачерствеют и у вас будет меньше шансов для развития». Именно в этом состоит главный смысл терапевтических бесед.
И все это не имеет никакого отношения к тем разговорам, которые вы планируете завести, или к тем, которые вы подробно разыгрываете у себя в голове, но так никогда и не претворяете в реальность. Путь извне внутрь и затем обратно наружу очень извилистый, темный и похож на горный серпантин.
Когда какие-то истории становятся частью культуры, они становятся обобщенной идеей — планами, которых придерживаются другие люди при написании собственных историй, хороших или плохих. Одним из таких планов является стандартное «окончи школу, институт, найди работу и жену и заведи детей».
Это может быть полезно для детей, ведь так они будут лучше ощущать течение жизни и видеть на примере возможные ключевые события их жизней. Но недостатки подобных идей общеизвестны — они клеймят позором тех, кто не следует им во всем, и внушают нереалистичные ожидания счастья тем, кто следует. Будь это схема столика из Ikea, а не человеческой жизни, почти любой, кто попытался бы ее собрать, получил бы в итоге нечто шаткое и кривое, с парочкой закатившихся под диван болтов, сулящих беду целостности построенного вами агрегата.
«Это заблуждение особенно опасно для будущих родителей», — считает Пасупати. — «В этом плане кульминацией являются женитьба и рождение детей, после чего все якобы должно само собой пойти как по маслу»
И эти истории развиваются вместе с культурой. К примеру, раньше рассказы об одержимых демонами людях могли быть нормой, но в наше время вряд ли кто-то будет описывать так свои действия.
Другими мотивами, которые прослеживаются во многих современных культурах, являются искупление и порча. Истории об искуплении начинаются с плохого и заканчиваются на хорошем, — «Этот ужасный отпуск помог нашей семье стать крепче» — в то время как с историями о порче все наоборот: «Круиз был прекрасен до тех пор, пока мы все не отравились». Наличие искупления в чьей-то истории жизни обычно свидетельствует о достоинстве, в то время как истории о порче ассоциируются с психической неустойчивостью.
У многих людей есть маленькие истории каждого вида, проходящие сквозь большую историю их жизни, хотя характер, культура и окружение могут влиять на то, к чему люди тяготеют. Также люди могут видеть главную историю своей жизни как историю искупления или порчи, причем искупление популярнее — особенно среди американцев. «Пройдя путь от пуританства до Ральфа Уолдо Эмерсона, а от него до Опры Уинфри… американцы стали делать из своих жизней истории об искуплении, освобождении, восстановлении, самореализации и продвижении вверх по карьерной лестнице», — пишет МакАдамс в описании своей работы. — «Эти истории посвящены героям-одиночкам — избранным, которым предначертано изменить окружающий их мир к лучшему, даже если мир этого не хочет».
В историях об искуплении заключаются одновременно американский оптимизм — «Всё наладится!» — и американское же чувство исключительности, — «Я смогу изменить всё к лучшему!» — и все это витает в воздухе, воде и наших головах . Раз уж на то пошло, зачастую это не плохо. Исследования показали, что нахождение хорошего в негативных моментах связано с более сложным чувством собственного «Я» и большим наслаждением жизнью. И даже рассматривая обычный оптимизм, МакАдамс и его коллеги обнаружили, что наличие искупления в истории жизни все еще было связано с лучшей жизнью.
Проблемы начинаются, когда искупление невозможно. Американская история искупления — это привилегия, и для тех, кто не может контролировать обстоятельства и не верит, что все наладится, она может быть нелогичной и недостижимой. Некоторые вещи искупить нельзя.
Историей довольно сложно делиться, если она заключается в следующем: «Это случилось, и это было ужасно. Конец». В своем исследовании МакЛин просила людей, которые едва не погибли, рассказать свои истории другим. «Люди, которые рассказывали истории без счастливого конца, сталкивались с негативной реакцией», — рассказывает она. Если в истории не было воодушевляющего конца с искуплением (не считая того, что рассказчик выжил), «слушателям это не нравилось».
«Истории об искуплении очень ценятся в Америке, потому что для многих это отличный способ рассказать о произошедшем; но те, кто просто не может искупить свою вину по какой-либо причине, сталкиваются с противоречием», — продолжает она. — «У них всех есть паршивый опыт за плечами, но они не могут о нем рассказать и быть понятыми и принятыми людьми». В таких случаях людям, которые оказались в тяжелой ситуации, лучше вообще не пытаться писать автобиографию.
«Впервые столкнувшись с этой ассоциацией между такими случаями и психической неустойчивостью, я решила, что допустила ошибку в расчетах», — рассказывает МакЛин. Но по мере того, как другие исследователи получали те же самые результаты, она все больше уверялась в том, что что-то не так. МакЛин считает, что люди могут подавлять болезненные воспоминания пусть и не идеальным, но «вполне надежным» путем.
«Все считают, что можно подавить нечто, но оно будет возвращаться и мучать тебя, если ты с ним не разберешься», — поясняет она. — «Но это при условии, что люди могут с ним разобраться».
В одном из исследований МакЛин и ее коллеги опрашивали подростков из школы для неблагополучных студентов. Одна из них, семнадцатилетняя Джози, рожденная у матери-одиночки, страдала от алкогольной и наркотической зависимостей, мучилась маниакально-депрессивным психозом, была изнасилована и пыталась совершить самоубийство. Она рассказала, что ее определяющим воспоминанием было то, как мать обещала больше не рожать детей и нарушила это обещание.
«Я могу доверять только себе, потому что когда я пыталась доверять другим, мне либо наносили удар в спину, либо причиняли боль, так что я точно знаю, что могу доверять лишь себе и положиться только на себя», — добавляла Джози, вспоминая это.
«Довольно тяжелые рассуждения», — говорит МакЛин. — «Это помогает понять, кто ты есть, но ты не можешь оценить себя с хорошей стороны. В данный момент это может быть правдой, но такое не способствует чьему-либо росту как личности».
Также можно уделять слишком много внимания хорошим сторонам жизни. «Одно экспериментальное исследование показывает, что когда людей просят поразмыслить о положительном опыте, им становится от этого хуже, ведь это все равно, что спросить себя: «Ох, ну зачем я на ней женился?», — рассказывает МакЛин. — «Мудрость, зрелость и сложность познания ценят все, но не всех они делают счастливыми».
Хотя иногда размышления о своей жизни могут вести к грустным мыслям, бывает, что они помогают людям найти смысл. И хотя можно не вспоминать о каком-то событии, будет тяжело оставить какие-то страницы истории недописанными.
В рамках исследования Адлер заметил в людских историях два мотива, которые пересекаются с хорошей жизнью: свобода выбора как чувство контроля над своей жизнью и общность как наличие стабильных отношений в жизни. В случае с общностью связь «несколько сложней», утверждает Адлер — между ней и хорошей жизнью есть сиюминутная связь; сложнее установить, влияет ли общность в настоящем на лучшую жизнь в будущем.
Но свобода выбора определенно на нее влияет. Это логично, ведь чувства беспомощности и безнадежности являются очевидными симптомами депрессии, а чувство контроля благоприятно для душевного здоровья. Адлер провел продолжительное исследование на 47 проходивших терапию взрослых, которые описывали свою жизнь и разбирали свое самочувствие на протяжении двенадцати сеансов. Он обнаружил, что не только тема свободы выбора в их рассказах усиливалась, их самочувствие улучшалось, и это было связано, но и то, что тема свободы выбора усиливалась до улучшения их самочувствия.
«Как будто люди создали новую версию самих себя и вжились в нее», — поражается Адлер
(В иносказательной форме есть что-то особенное — в то время как изъявление мыслей и чувств о плохих событиях помогает людям чувствовать себя лучше, исследование показало, что изложение их в форме рассказа помогает сильнее, чем обычное перечисление)
Но он продолжает: «Я не обожествляю свободу выбора и не полагаюсь на нее целиком. Я в такое не верю. Если у тебя четвертая стадия рака, свобода выбора может принести облегчение, но будет ли этот выбор разумным? И да, я считаю, что искупление полезно в перспективе, но в условиях реальной борьбы с болезнью я не знаю, помогает ли это людям».
И тут я задалась вопросом: пусть свобода выбора может быть для тебя полезна, приходит ли видение себя как сильного главного героя за счет других персонажей истории? Осложняется ли сопереживание, если мы воспринимаем других людей как набор пикселей, а не как полноценных героев?
«Это довольно интересная эмпирическая идея», — ответила мне Пасупати. — «Я не знаю, рассматривает ли ее кто-нибудь»
Как показывает работа Адлера, в какой-то степени люди должны считать себя актерами. А в исследовании Пасупати говорится, что другие люди играют большую роль в формировании историй жизни. Возможно, вопрос в том, насколько сильной люди считают свою свободу.
Согласно одному из исследований, генеративные люди — то есть, люди, которые помогают и облегчают жизнь будущим поколениям — часто рассказывают истории о тех, кто помог им в прошлом. МакАдамс предполагает, что нарциссисты будут поступать наоборот — «Это люди, которые хорошо умеют говорить о себе и продвигать свою историю, но не хотят слушать вас».
«Если наши истории рисуют нас как триумфаторов, идущих по жизни легко и все превозмогающих, и принижают роль других людей и значение коллективной поддержки, мы вряд ли станем лучше понимать, как жизни других людей ограничиваются обществом и другими людьми», — уверена Пасупати. — «Я полагаю, что это ощутимо влияет на то, как мы рассматриваем неравенство в нашем обществе. Чем больше мир дает тебе, тем меньше ты это замечаешь».
Это невообразимая идея: люди используют истории, дабы придать жизни смысл, но насколько эти истории отображают реалии жизни? Даже если представить, что люди способны рассказывать истории как Джойс, их предубеждения, черты личности и эмоции могут привести к разным выводам двух людей из одного и того же события. А с учетом того, как легко человек создает себе ложные воспоминания, кто может поручиться, что события в истории жизни были реальными, прошли так, как человек их запомнил, и привели к тем же последствиям, которые он с этими событиями связывал?
Пасупати не верит, что точность историй настолько важна. Большая часть исследований ложных воспоминаний полагается на очную ставку, где точность рассказа имеет значение. Но, по ее словам, для тех, кто изучает иносказательную психологию, «важно не столько то, правда ли это с точки зрения экспертизы и закона, а то, придают ли люди значение произошедшему. Любое иносказание в чем-то является в ложью. А в некоторой лжи есть достаточно правды».
Изложение прошлого в форме рассказа — это не просто способ понять себя, но и попытка предсказать будущее, что интересно, поскольку предсказания менее всего совместимы с реалиями жизни. Конечно, есть метафоры. Как мне показали дискуссии на уроках литературы, при должном усердии усмотреть метафоры можно во всем. И еще мотивы. Даже если твоя жизнь полностью непредсказуема, будет случаться достаточно для того, чтобы привычки начали формироваться как грибы после дождя.
Но как бы вы ни старались, как бы сильно ни хотели, знать будущее наверняка невозможно, и мир явно не даст тебе подсказок. Если ты склонен долго размышлять и рассматривать каждую возможность заранее, то предсказание можно увидеть везде. Взгляд вашего коллеги значит, что скоро вы поссоритесь, комплимент от босса гарантирует повышение, а все те мелочи, которые вы забыли за все эти годы, явно доведут вас до маразма в старости.
«Жизнь полна ложных знаков и указателей, которые ведут в никуда», — когда-то писал Эдвард Форстер. Они становятся очевидными при ведении дневника: «Представьте себе биографию, которая включает в себя не только рассказ, но и все события, которые не вышло предугадать», — пишет Мангусо в «Непрерывности», книге о ее 25-летнем дневнике. — «В дневнике не предугадывается почти ничего».
Так что же делать с тем, что не укладывается в картину мира? Доказано, что психологически выгоднее найти какое-то «единство» в своей истории. И, наверное, легче забыть об этих вещах, создавая шаблоны из хаоса, хотя это может потребовать от человека переделать себя.
Но Пасупати с этим не согласна.
«Я хотела бы, чтобы люди перестали игнорировать вещи только потому, что они не вмещаются в их картину мира», — говорит она. — «Мы не хотим, чтобы вы закрывали глаза на части своей жизни»
И все же, даже с тупиками и поворотами не туда, люди не могут удержаться от гаданий. «Мы постоянно пытаемся предугадать будущее», — поясняет Пауспати. Она считает, что предсказания в литературе встречаются именно из-за человеческой природы. Неопределенность будущего волнует людей, а истории помогают им с этим справляться.
«Будущее никогда не является копией прошлого», — заявляет Адлер. — «Так что мы должны уметь брать отдельные аспекты того, что с нами произошло, и учитывать их в возможностях будущего». К примеру, с опытом человек понимает, что фраза «Нам нужно поговорить» ни к чему хорошему не ведет. (У жизни есть собственные клише)
Было проведено исследование мозга, подтвердившее связь между прошлым и будущим, показав, что одни и те же участки мозга активны, когда людей просят что-то вспомнить и представить то, что еще не случилось. А страдающие амнезией люди с трудом могут думать о будущем.
Подобно тому, как прошлое человека формирует его ожидания будущего, мысли человека о будущем влияют на его восприятие прошлого.
«Если вы намерены стать врачом и поступаете в мединститут в 25, и вы представляете себе, какими будут следующие ваши десять лет, скорее всего, вы составили рассказ на основе прошлого, который помог вам понять, как вы дошли до жизни такой», — объясняет это МакАдамс. — «Потом, скажем, вы поступаете в мединститут, вам там не нравится, и вы отчисляетесь, и в это же время ваше прошлое начинает меняться. Вы переписываете историю».
История жизни пишется мелом, а не чернилами, и ее можно изменить.
«Вы рассказчик и главный герой одновременно», — рассказывает Адлер. — «Иногда это может стать откровением: „О, я не просто живу этой историей, я ей управляю!“»
Через терапию ли, в разгар личностного кризиса, когда вы гоняетесь за двумя зайцами или бежите на свет в конце туннеля, который исходит от лампочки, или медленно и методично, изо дня в день — как и всякую историю, эту можно переписать.
«Прошлое всегда свободно», считает МакАдамс.
Автор: Жюли Бек.
Оригинал: The Atlantic.
Перевели: Варвара Болховитинова и Георгий Лешкашели.
Редактировал: Артём Слободчиков.
