Вандалы, готы, алеманны, суэвы… римляне бесконечно решали вопрос о статусе этнических народов в своей огромной империи.
Серия странных ночных происшествий в лесах Северной Европы около 360 года н.э. рассказывает об опасностях, которым подвергались чужаки и иностранцы в мире, где господствовал Древний Рим.
На протяжении веков многие этнические племена — аланы, квади, маркоманны, суэвы и вандалы — называли эти леса своим домом. Территория к востоку от Рейна и к северу от Дуная долгое время оставалась невостребованной Римской империей. Но связь этих племен с землей, их нежелание использовать средиземноморские языки — латынь или греческий, а также их склонность к одежде из звериных шкур всегда вызывали недовольство классической элиты, которая пренебрежительно называла их «варварами». Примерно в 360 году римский охотник за головами — якобы для обеспечения безопасности границы — похитил, убил и терроризировал одно из этих племен, алеманнов, проживавших в этом регионе.
На границе Римской империи такие тайные военные операции — ночные убийцы, посланные вторгнуться на земли племен, которых римляне вознаграждали за скальп — способствовали распространению этнических стереотипов в отношении пограничных народов. Этнические предубеждения пронизывали гражданскую культуру как до, так и после IV века.
Используя псевдонауку, доступную их классическому миру, римляне выводили черты характера из географического положения и влияния звезд. Греческие и латинские писатели с легкостью создавали образы северян, родившихся под созвездиями Ursa Major и Ursa Minor, как слишком «медвежьих» и холодных, чтобы быть цивилизованными. Классическая аудитория считала соседей алеманнов, вандалов, «изнеженными, жадными [и] изменниками», хотя большинство населения, жившего за пределами комфортных средиземноморских оливковых деревьев, на самом деле, впоследствии подверглось подобной оценке. К концу IV века приравнивание любой этнической группы, мигрировавшей в римские города, например, готов или скифов, к «четвероногим существам» стало обычной практикой ксенофобских комментаторов. Современные римляне оживляли безгражданство этих мигрантов литературным изыском из Гомера: в эти тяжелые времена конфликтов, сказал один христианский священнослужитель, цитируя «Илиаду», обществу необходимо изгнать «этих злокозненных собак».
Вряд ли стоит удивляться, что, учитывая размеры Римской империи, которая пересекала три континента и вписывалась в границы примерно 50 современных государств, количество этносов, упоминаемых в древних источниках, поражает воображение.
От мавров и гарамантов на границах империи в Сахаре до фракийцев и галатов на Балканах и далее, от горных районов Малой Азии до пальмирцев, идумеев и набатеев, обитавших в далеких пустынях Рима, — десятки групп имели свои собственные узнаваемые обычаи, истории, истории происхождения, языки и верования. Они были так же легко узнаваемы, как парфяне в брюках, фригийцы в диковинных шапках и фракийцы, одетые не в классические тоги или туники, а в предпочитаемую ими одежду из шкур.
И все же, несмотря на то, что иноземные черты вызывали насмешки, а иногда и жестокие репрессии со стороны традиционалистов, которым к IV веку удалось убедить римских политиков, носивших тогу и сандалии, запретить ношение сапог и брюк на улицах Рима, иноземные культуры процветали и меняли все — от звуков на местном рынке до блюд, подаваемых на стол. К I веку нашей эры сирийские финики и египетские оливки конкурировали за внимание покупателей на итальянских рынках, поскольку эти регионы и их народы стали частью римской власти. Пару веков спустя в аналогичном процессе персидские груши были включены в состав популярного сыра с травами. И хотя вино в классические времена было повсеместно распространено — в 5 веке его импортировали в Италию с виноградников, расположенных на таком расстоянии, как Газа, — было также хорошо известно, что если римлянину захочется освежающей альтернативы, египтяне или жители Лузитании в Португалии могли бы его предложить. Их культуры славились тем, что варили пиво.
Однако было бы неверно рассматривать политику этнической принадлежности, в значительной степени связанную со стычками с «варварами» на поле боя, как исключительно проблему IV века. Этническая принадлежность была заметным фактом жизни древнеримского общества с самых первых лет существования города как монархии в 8 веке до н.э., когда римляне впервые начали формировать многоэтническую идентичность через свои культурные связи по всему итальянскому полуострову. Осканы, сабины, писены, лигурийцы, этруски, умбрийцы и, конечно же, местные латины центральной Италии — около 30 с лишним племен проживали по всему итальянскому полуострову в этот ранний период и продолжали жить в Риме как республике 200 лет спустя. По словам древнего писателя Дионисия Галикарнасского, демография города Рима была пестрой: опики, марсы, сауниты, тиррены, бретты, омбрики, лигурийцы, иберы, кельты и другие — «некоторые из них пришли из самой Италии, а некоторые из других регионов».
Многие из этих групп имели не только собственное имя. В сценах на керамике и поэтических строках они распространяли общие мифы о своем общем происхождении и почитали истории о странствиях своих предков и их географическом происхождении. Они отождествляли себя со своей землей, культивировали свои собственные религиозные практики, языки и обычаи, а также воспитывали чувство солидарности друг с другом. Греческие жители важных торговых портов Италии, таких как Неаполь, сохранили язык, искусство, культуру и обычаи греческих колонистов, которые изначально поселились вокруг Неаполитанского залива, в то время как на севере элитные семьи Этрурии публично демонстрировали свое поклонение в местных тосканских святилищах, где они оставляли посвящения на этрусском языке конкретным этрусским богам. К тому времени, когда римляне завоевали большую часть итальянского полуострова в начале I века до н.э., эти группы и их традиции превратили Римскую республику в многонациональное общество.
Новаторский латинский поэт Энний происходил из одной такой семьи, чье сложное наследие все еще широко признавалось римлянами гораздо более позднего периода. Энний говорил, что у него три сердца, — рассказывал имперский писатель Аулус Геллий, — потому что он умел говорить на греческом, осканском и латыни». Историкам повезло, что у них есть такой проницательный взгляд из вторых рук на мутные юношеские годы Рима, но опыт Энния, несомненно, не был уникальным. Возвышающийся город на семи холмах, Рим, представлял собой собрание этнических кварталов: этруски на Каэлиане, сабиняне на Квиринале. Главные артерии, прокачивавшие людей через город, такие как Vicus Tuscus, или Тосканский путь, сохранили ощущение народа, чьи отличительные языки, одежда и обычаи выплеснулись на улицы. Определяющей чертой столицы, по выражению одного политического справочника I века до н.э., был «конгломерат этносов».
Почти неизбежно возникали вопросы о том, кому что принадлежит, возникавшие в одни из самых интенсивных периодов контактов между различными группами населения республики. Например, после войн с североафриканской державой Карфаген в III и II веках до н.э., в которых Рим понес как катастрофические потери на поле боя, так и значительную территориальную экспансию в Африку, стереотипное представление о побежденном карфагенском народе и его предполагаемых недостатках стало второй натурой для многих жителей Италии. Эта практика включала в себя все: от отдельных обзывательств, когда латинские писатели, считавшие себя культурно выше, поносили карфагенян за их «хитрость» (calliditas), восхваляя римлян за их «чувствительность», до принятия ряда бесспорных колониалистских, империалистических предположений, которые вошли в домашние задания в школе. Карфаген должен быть разрушен, или возвращен карфагенянам, или там должна быть основана колония? Эта серия вопросов для сочинения была прекрасной иллюстрацией многогранного риторического случая, в котором сочеталось сложное количество идей, говорит Цицерон, который никогда не упоминает, просили ли школьников или их преподавателей обосновать, не говоря уже о признании, этноцентрическую предпосылку учебной программы.
Граждане и императоры регулярно становились выходцами из провинций, расположенных далеко за пределами семи холмов Тибра.
Римляне, конечно, понимали опасность попыток собрать воедино функционирующее общество из стольких разрозненных обычаев и традиций, что наиболее ярко проявилось в их отказе внедрить универсальный язык, такой как латынь, во всех своих многочисленных провинциях. Быть римлянином означало принять здоровое напряжение между широким разнообразием культурных практик — в художественном выражении, языке и одежде — и в то же время обеспечить строительные блоки общего опыта, в законе, гражданской религии и политическом ритуале. Тем не менее, к тому времени, когда Рим вышел из гражданских войн эпохи Цезаря, молодой советник и обеспокоенный культурный посол Меценат, по преданию, предупредил первого императора Рима, Августа, что государственный корабль, «укомплектованный командой из представителей всех национальностей», рискует стать «тонущим». Этим он, похоже, признал, что при всем своем хваленом разнообразии римское общество будет с трудом когерентным без формулирования хотя бы некоторых общих принципов или ценностей.
Гражданство стало великим уравнителем Древнего Рима. Еще до смерти Цезаря в 44 году до н.э. и сомнений Мецената по поводу возвращения монархии в политический строй новой эпохи Августа, римляне разработали стратегию создания функционирующего гражданского общества из своих разрозненных жителей путем предоставления им прав гражданства. Когда 4000 римских солдат в иберийской колонии Картея женились на местных женщинах, завели семьи, но сами были лишены прав римлян, живущих в Риме, мужчины обратились в сенат, который согласился предоставить им особый правовой статус. Латинские права», как их называл сенат, давали мужчинам Испании измененное место в политическом сообществе Рима.
К началу империи, в 48 году н.э., сводный внук Августа, Клавдий, сам родившийся в Галлии, был полон решимости распространить гражданство за пределы Италии — в том числе и на Галлию. За Альпами, сказал он сенату, в таких регионах, как Галлия Нарбоненсис и Галлия Комата, жили талантливые люди, которые могли бы стать хорошими советниками и гражданскими служащими. Римский сенат согласился. Ко II веку — веку величайшего территориального могущества и непревзойденного культурного влияния Рима — и граждане, и, что более важно, императоры регулярно становились выходцами из провинций, расположенных далеко за семью холмами Тибра.
Процесс интеграции многочисленных этнических групп Рима в функционирующее гражданское общество посредством гражданства продолжался по меньшей мере еще три поколения. Затем, в 212 году н.э., император Каракалла предоставил каждому свободнорожденному человеку одинаковые юридические права и защиту гражданства. Это было переломное изменение. Древний Рим стал мультикультурной империей с равным гражданским статусом перед законом, независимо от этнической принадлежности.
Раньше ученые древнего мира обычно прекращали обсуждение истории гражданства именно в этот момент истории Рима, как будто всеобщее предоставление Каракаллой гражданства свободным людям Средиземноморья ознаменовало собой вершину социальной и правовой эволюции классической древности. По словам средневекового историка Патрика Гири в его весьма влиятельной книге «Миф о нациях» (2002), после того, как императоры предоставили права гражданства всем, «различие» между теми, кто жил за пределами империи, и теми, кто жил внутри, «ничего не значило». В течение десятилетий версия этого сомнительного утверждения появлялась в академических исследованиях, ошибочно предполагая, что с приходом поздней империи политики раз и навсегда решили проблемы интеграции различных этносов в римское государство. На самом деле 212 год н.э. привел к появлению новых проблем.
Иностранцы, пересекшие границу и решившие поселить себя или свои семьи на римской земле, постоянно жили как люди второго сорта. Они могли быть проданы в рабство по любой прихоти, не имели права обращаться с жалобами к римскому судье и не имели защиты собственности, которую обеспечивало составление законно признанных завещаний. Примечательно то, что даже признавая эту несправедливость, те, кто приехал в поисках больших возможностей или покинул родину по необходимости, как многие, все равно находили творческие способы ориентироваться в двухуровневой правовой системе Рима.
Ни до демократизации римского гражданства в 212 г. н.э., ни после этого не было особенно легко идентифицировать себя с какой-либо этнической группой или жить в космополитическом городе рядом с людьми других национальностей. Общий язык, такой как латынь или греческий, объединял граждан и неграждан, как и насыщенный календарь праздников и светских игр, которые способствовали развитию гражданской гордости. Но даже несмотря на эти усилия по формированию гражданского сообщества, многие проблемы сохранялись.
Там, где победа оказывалась невозможной, кирпичные стены становились приемлемой альтернативой.
Римляне более традиционного происхождения сетовали на приход этого пестрого мира — дальневосточных пряностей, необычной моды и непонятных языков, — пренебрежительно отзываясь о нем не иначе как о деградации окружающей среды. «Почему сирийские реки загрязняют наш Тибр?» — язвил Ювенал, сатирик I века нашей эры. Хотя многие в его аудитории смеялись, по крайней мере, несколько человек разделяли его враждебность, и эта ситуация только усугубилась столетие спустя, когда римлянин мог быть выходцем из любой из отдаленных провинций империи, с разным культурным или языковым происхождением.
Фанатизм и культурное превосходство шли рука об руку с попытками Рима построить многонациональное общество. К 235 году н.э., через два десятилетия после указа императора Каракаллы о гражданстве, когда первый полуаланский, полуготский император Максимин был коронован из пределов северной Фракии, в сенате его огульно осудили за то, что он «циклоп», гомеровский гопник из путешествий Одиссея. Мужчин и женщин необычной национальности часто приравнивали к диким животным. К III веку н.э. государственные памятники регулярно характеризовали хвастливых императоров цепочками этнических титулов после их имен — Parthicus, «завоеватель парфян»; Dacicus, «завоеватель даков»; Gothicus, «завоеватель готов» — каждое прилагательное выстраивалось после имени императора так, как спортсмены расставляют свои трофеи.
К началу IV века империализм все больше означал завоевание этих этнических групп. А там, где победа оказывалась невозможной, приемлемой альтернативой становился видимый знак отчуждения — высокие, непреодолимые кирпичные стены. Древний Рим был на пути к закрытию своих ворот.
Это трагедия, что так много из десятков сотен историй этих древних народов было потеряно. Нет больше этнических суэвов, вандалов, галатов или набатеев. Пытаясь вписаться в общество, некоторые древние люди, очевидно, отказались от слишком многого. У ученых есть технический способ описать это исчезновение качества, настолько податливого, что оно становится хрупким. Этносы «распадаются».
И все же проблема, как приветствовать людей разных национальностей, не исчезла, как надеялись некоторые римляне. По оценкам одного ученого, в пределах римского мира IV века н.э. проживало от 1 до 2 миллионов иностранцев, peregrini, каждый из которых принадлежал к разным этническим группам. Многие из них терпели ужасное обращение не по своей вине, а просто из-за предрассудков. По словам одного из авторов IV века, азартные игроки на ипподроме, сокрушаясь о потерянном выигрыше, в иррациональном бешенстве обрушивались на иностранцев. Почти каждая римская семья, по словам одного епископа, владела готским рабом.
Примечательно, что эти перегрины разных национальностей продолжали прибывать в качестве поваров, торговцев и солдат: Вандалы, готы, аланы, алеманны и другие. За столетие до падения Западной империи государственный корабль Рима был далеко не тем «затопленным» судном, которого опасался советник первого императора. Давно утвердившийся идеал Рима как места возможностей и космополитизма по-прежнему привлекал людей в его города — по одним подсчетам, со скоростью, возможно, 0,5 процента в поколение. «Теперь я вижу то, о чем часто слышал неверующими ушами», — сообщал один племенной готский вождь в 380-х годах н.э. во время государственного визита в растущую восточную столицу Константинополь. Сотни тысяч людей стекались на его рынки и улицы, «как поток воды, текущий из разных областей».
Иностранцы в Риме не имели доступа к тому, что ранее понималось как «путь» к гражданству.
Никто из этих новоприбывших никогда не получил бы права граждан. Просто «нет никаких свидетельств, — объясняет историк Ральф Матисен, — о том, что после 212 года кому-либо [из иностранцев] было официально предоставлено римское гражданство». Эти права оставались исключительной прерогативой тех, кто жил в границах империи, как они были очерчены во времена Каракаллы. Для Рима последствия его нежелания решать эту проблему год за годом были предвестником грядущих тяжелых времен.
В отсутствие какого-либо политического руководства — например, нового императора Клавдия или Каракаллы — иностранцы в Риме не имели бы доступа к тому, что предыдущие поколения понимали как «путь» к гражданству. Все, от ксенофобски настроенных городских советников до фанатичных продавцов овощей, банщиков или священнослужителей, ожидали, что иностранцы, если они хотят найти признание, должны сменить национальную одежду, говорить на классических языках на публике и иным образом отказаться от своих этнических, исконных устоев — поведенческие требования, которые в начале V века звучали бы так же глубоко необоснованно и нереалистично, как и сегодня, когда они носят откровенно дискриминационный характер. К 410 году нашей эры один чужак, гот по имени Аларих, был сыт по горло. Впервые за восемь веков город Рим подвергся беспощадному нападению.
Были ли у римлян интеллектуальные инструменты, чтобы описать, сформулировать и решить проблемы и возможности, которые этническая принадлежность создавала для их общества? В древних языках иностранцы составляли то, что римские писатели называли nationes, gentes или civitates. Современные переводы могут быть разными: «нации», «люди», «сообщества». Но большинство идей — это варианты надежного древнегреческого слова «этнос». Этничность», как мы называем это слово, была таким постоянным фактом древнесредиземноморской жизни, что некоторые христиане, борясь за интеграцию, притворялись, что они тоже должны составлять свою собственную этническую группу, если это может принести им более высокий социальный статус. Однако современное понимание того, что такое этническая принадлежность и как она функционирует, кажется настолько далеким от интеллектуальных рамок классического мира, что легко понять, почему римляне боролись с этим.
Современные авторы пользуются полным набором лексических средств для описания этничности, сходясь во мнении, что этничность лучше всего понять, когда она активна. В исследованиях, посвященных каждому историческому времени и месту, можно найти этнические характеристики, которые характеризуются как «неуловимые», «оспариваемые» или «сконструированные». Они могут быть «показаны», «исполнены», «мобилизованы», «воплощены» и «манипулированы», даже «включены или выключены», если позволяет обстановка. Многое в этом разговоре было заложено поколениями. С тех пор как антрополог Фредрик Барт в своей книге «Этнические группы и границы» (1969) определил этническую принадлежность как социальное явление, возникающее в первую очередь на границах принадлежности, предположение о том, что этническая принадлежность находится в каком-либо одном человеке или группе, почти повсеместно было дискредитировано. Существует «динамичный», «многогранный», даже «изменчивый» аспект этнической принадлежности, который так же широко признается сегодня, как он почти повсеместно отсутствовал в работах классических писателей, которые отдавали предпочтение жестким понятиям идентичности и четким историям происхождения, граничащим с мифическими и причудливыми. Этническое происхождение людей больше не считается, как это часто предполагали древние писатели, «первобытным».
Конечно, нет ничего странного в том, что классические писатели редко отваживались на такой глубокий современный анализ. Современные концепции, такие как «креолизация» или «бриколаж», или анализ взаимодействующих культур на основе теорий «срединного пространства», впервые появившиеся в исследованиях колониального коренного населения Северной Америки, на много лет опередили собственные досовременные концептуальные рамки римлян. Древние были склонны к упрощенным наблюдениям, грубым стереотипам и случайным благотворительным комментариям. Утверждение Цезаря о том, что Галлия разделена на три части, было основано на его знании трех этнических групп — белгов, аквитанцев и кельтов, — которые проживали в ее пределах. По словам юриста Апулея, мир за пределами империи был очень странным, он был наполнен людьми, которые были действительно удивительны как своей глупостью, так и своей сообразительностью. Разные группы, объяснял он, «порождают людей с разными талантами».
Благодаря тщательному выявлению различий в стиле и форме местные артефакты говорят громко, по-своему.
Как сырье для написания статьи об этнических группах Древнего Рима, эти письменные источники, конечно, не могут завести нас далеко. Учитывая однобокий характер свидетельств древнего мира в целом, от элитных памятников, богатых гробниц и чрезвычайно литературных приношений, этнические группы Рима также редко, если вообще когда-либо, говорят сами за себя, хотя обнаружение даже самого обыденного артефакта иногда может открыть новые горизонты.
Ремни, кольца, бритвы, расчески, горшки, чашки, тарелки, браслеты, заколки и даже щипчики для ногтей — все эти личные вещи, которые человек может наполнить выражением своей собственной культуры, могут не сопровождаться личной историей или даже именем. Но для археологов и историков они стали прекрасными иллюстрациями скользкости этнической принадлежности. Брошь характерного вида, найденная на северной границе империи в Паннонии, имеет равные шансы быть как несомненным украшением этнических паннонцев, так и выражением переехавшего чужака, который решил принять популярную моду своего нового окружения. И хотя неисследованная граница могла казаться римлянам недифференцированным ландшафтом враждебных племен, благодаря тщательному выяснению различий в стиле и форме, местные артефакты — удобная петля и широкое лезвие для чистки ногтей, используемые коренными народами на востоке Британии, круглый диск и решетчатая медь, предпочитаемые на западе Англии — говорят громко, по-своему.
Если изучение этнической идентичности имеет смысл для изучения Древнего Рима, хорошей отправной точкой может стать признание, как выразилась историк Луиза Ревелл в своей книге «Способы быть римлянином» (2015), того, что «этническая идентичность группы» всегда формируется «по отношению к другим этническим группам». Но необходимо проделать большую работу, чтобы выйти за рамки консенсусных определений и модных, шаблонных культурных анализов, которые они регулярно производят. В высшей степени политические, часто несбалансированные и часто откровенно несправедливые отношения между различными этническими группами заслуживают более тщательного исторического изучения.
Об авторе: Дуглас Бойн, доцент кафедры истории Университета Сент-Луиса. Его последняя книга — «Аларих гот: Посторонняя история падения Рима» (2020). Он проводит время между Сент-Луисом и Остином.
По материалам Aeon
Редактор Юлия Гуркина
