Как тяжелое прошлое превратило советского военного инженера в одного из самых значимых шпионов ЦРУ
Семья и друзья называли его Адик. У него были глаза цвета золы, широкий лоб, густые каштановые волосы и искривленная из-за детской хоккейной травмы переносица. Ростом он был около 167 см. Для тех, кто знал его, Адольф Толкачев казался очень тихим. Он был настолько замкнут, что никогда не рассказывал сыну о том, чем занимался на работе в советской военной лаборатории, где он специализировался на БРЛС (бортовая радиолокационная станция).
Но разум его спокоен не был. Ему досталось в темные времена советской истории, и он жаждал мести.
Гнев сделал его самым успешным и важным агентом ЦРУ, работавшим под прикрытием в Советском Союзе порядка двадцати лет. Документы и чертежи, отправленные им в США в начале восьмидесятых годов, раскрыли секреты советской РЛС и планы исследований оружейных систем на десятилетия вперед. Его шпионская деятельность позволила США доминировать в небе, а также раскрыла уязвимость советских ПВО — американские крылатые ракеты и бомбардировщики могли избегать их, пролетая под радаром.
Как и во многих других областях науки, в этом Советский Союз изо всех сил старался догнать Запад. В начале семидесятых годов советские радары не могли обнаружить движущиеся близко к земле объекты, то есть, они могли пропустить и крылатые ракеты, и бомбардировщики, если те летели близко к земле. Устранение этой уязвимости стало основной задачей, над которой работали Толкачев и его коллеги. Они должны были создать радары, которые могут «смотреть вниз» и выявлять низколетающие объекты. США планировали использовать низколетающие бомбардировщики против СССР в случае начала войны. Толкачев начал работать в научно-исследовательском институте радиотехники, позже известном как «Фазатрон», в пятидесятых годах прошлого века, когда в институте расширяли исследования и разработку военных радаров, которые превратились из простых наблюдательных устройств в сложные системы наведения. Это было его единственным местом работы за всю жизнь.
В 1981 году Толкачеву было 54 года. Он страдал от высокого давления и пытался уделять внимание своему здоровью. Алкоголь он пил крайне редко. Согласно письмам, которые он отправлял в ЦРУ, вставал он обычно до рассвета, особенно зимой. Каждый день он вылезал из постели в пять утра и шел на пробежку, если не было дождя и совсем суровых морозов. В одном из писем ЦРУ он назвал себя «жаворонком»: «Вы, наверное, знаете, что людей иногда делят на „жаворонков“ и „сов“. Первые без проблем встают рано утром, но засыпают рано вечером. Вторые же в точности наоборот. Я — „жаворонок“, моя жена и сын — „совы“».
Толкачев занимал уютную квартиру в здании, где также жила советская авиационная элита. Его соседями были главный конструктор ракетных двигателей Валентин Глушко и Василий Мишин, который возглавлял советскую программу по строительству ракеты на Луну, оказавшуюся в итоге неудачной. Но Толкачев был одиночкой. Как он сообщил ЦРУ, когда-то он общался с коллегами по лаборатории, но сейчас, «скорее всего, из-за возраста, все эти дружеские разговоры начали меня утомлять, и я практически перестал их вести». Над кухонной дверью Толкачева была антресоль, где он хранил палатку, спальные мешки и строительные материалы вместе с шпионским оборудованием от ЦРУ. Его жена, Наташа, будучи немного ниже Адика, не была достаточно проворна или высока, чтобы добраться до склада, а сын Олег вообще не видел смысла туда лезть.
Адик и Наташа жили и работали в закрытом военно-промышленном комплексе, архипелаге из министерств, институтов, заводов и полигонов. У Адольфа был полный доступ к государственным тайнам. То, как Толкачевы вели себя на людях, было обусловлено лишь одним: выживанием в советском партийном режиме, который требовал подчинения. Днем они играли по правилам. Ночью их личные эмоции были совершенно другими.
Мышление Толкачевых формировалось в печальной атмосфере потерянного детства Наташи, которое она провела без родителей из-за сталинских репрессий, что и толкнуло Адика на работу в качестве шпиона. После серии показательных судебных разбирательств в Москве, начавшихся в 1936 году, репрессии прорядили партийную элиту, а позже летом и до осени 1937 года накатывали волнами подозрений, доносов, арестов и казней. Одной из самых масштабных была кампания против «кулаков», зажиточных крестьян, которые были вынуждены покинуть свои земли из-за сталинской коллективизации сельского хозяйства — более 1,8 млн «кулаков» были отправлены в лагеря. Когда стандартное заключение «кулаков», длившееся восемь лет, подошло к концу, Сталин испугался волны недовольных и озлобленных людей, вышедших на свободу. Решением стал приказ № 00447 для тайной полиции, выпущенный в июле 1937 года, за которым последовали массовые казни в течение следующих двух лет. В документе содержались квоты на аресты — тысячи людей за раз — в специальных категориях, таких как «кулаки, уголовники и другие антисоветские элементы». Границы категорий были настолько широкими, что чуть ли не каждый подходил хотя бы под одну из них. Людей арестовывали и казнили за малейшие оплошности, так что они стали очень осторожно следить за тем, что говорят в обществе, так как одна-единственная фраза могла привести к аресту по абсолютно любым обвинениям.
Эта паранойя привела к тому, что любого, кто был за рубежом или знал кого-либо оттуда, могли посчитать «врагом народа». «Сегодня мужчина может свободно говорить только с женой, ночью и под одеялом», — рассказывал писатель Исаак Бабель, который сам был арестован весной 1939 года, по обвинению в антисоветской деятельности и шпионаже, и был расстрелян в 1940 году.
Наташе было два года, когда арестовали и расстреляли ее мать Софию Ефимовну Бамдас, члена Коммунистической партии и главу отдела планирования в министерстве лесной промышленности. Софию обвинили в антисоветской деятельности после ее визита к отцу, успешному бизнесмену из Дании. Он был капиталистом и иностранцем, чего стало достаточно, чтобы вызвать подозрения. Отец Наташи Иван Кузьмин отказался доносить на жену, из-за чего позже был отправлен в пресловутую Бутырскую тюрьму в Москве и обвинен в участии в антисоветской террористической организации. Его сослали в трудовой лагерь, а Наташу отправили в один из государственных детских домов, которые в те годы были переполнены из-за огромного количества арестованных «врагов народа». Она не видела своего отца до 18 лет, через три года после их встречи он умер от заболевания мозга в Москве.
Наташа вышла за Адольфа Толкачева в 1957 году, через год после смерти отца. Ей удалось избежать неприятностей, но те, кто работал с ней, знали о ее чувствах. Она читала запрещенного в те годы Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама. Когда в 1962 году опубликовали роман «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, она первая в семье прочитала его. Позже, когда хранить неопубликованные работы Солженицына стало рискованным делом, она бесстрашно распространяла их копии через самиздат, подпольную дистрибьюторскую сеть запрещенной литературы. В 1968 году, после вторжения советских войск в Чехословакию, в Советском Союзе спешно собирали подписи рабочих в поддержку этого действия. Она единственная в своем отделе проголосовала против. По словам руководителя, она была «не в состоянии кривить душой». Ее долгие мытарства и глубочайшая антипатия к советскому партийному режиму перешли и к Толкачеву.
В последние годы своей жизни отец Наташи рассказал ей и Адику историю о тяжелом прошлом своей семьи. Он поведал ей всю правду без прикрас: ужас арестов, бесповоротность приговоров, внезапный распад их семьи. К тому времени, когда Адик и Наташа поженились, угроза массовых сталинских репрессий прошла, но воспоминания о них были еще сильны, а об их масштабе только начинали узнавать. На XX съезде КПСС 25 февраля 1956 года Хрущев, Первый секретарь ЦК КПСС, выступил с речью о бесчинствах Сталина, обвиняя его в незаконных арестах и убийствах членов Партии во время репрессий, в неожиданном нападении Гитлера на Советский Союз и в других просчетах, хотя и не во всем, что касалось репрессий, принудительной коллективизации, голода и других бедствий, за которые Хрущев тоже нес ответственность. Тем не менее, Хрущев открыл дверь; он осудил «культ личности», позволивший Сталину заполучить такую неограниченную власть. Эта речь положила начало периоду либерализации, который ныне известен как «оттепель».
Порвав с годами вынужденного подчинения диктатуре соцреализма, некоторые свободомыслящие писатели и художники осмеливались расширять границы дозволенного, и стала теплиться надежда, что из Большого Террора и ужасов войны может возникнуть другая страна. Запуск советского спутника Спутник-1 в октябре 1957 года подогрел этот оптимизм, особенно среди молодежи. Людмила Алексеева, историк и участница правозащитного движения в СССР, вспоминает, что после той речи Хрущева «у юношей и девушек постепенно стал уходить страх обсуждения своих взглядов, знаний, убеждений и разных других вопросов. Каждый вечер мы собирались в тесных квартирах, чтобы цитировать поэзию, читать „неофициальную“ прозу, обмениваться историями, которые вместе составляли реалистичную картину того, что творилось в нашей стране. То было время нашего пробуждения». Это пробуждение, без сомнений, коснулось и Адика с Наташей.
Толкачев писал ЦРУ, что «во время моей юности» политика играла «большую роль», но он потерял к ней интерес и затем с презрением относился к тому, что называл «непроницаемой, лицемерной демагогией» советской однопартийной системы. Он не рассказывал подробно об этой перемене, но к середине шестидесятых, когда оттепель подходила к концу, а Хрущев был отстранен от власти, Толкачев думал о том, как выразить свое недовольство.
В середине семидесятых Толкачев нашел вдохновение в голосах совести Андрея Сахарова и Александра Солженицына, каждый из которых вел титаническую борьбу против советского тоталитаризма. У Сахарова, как и Толкачева, был доступ к совершенно секретным материалам, но при этом у него хватило храбрости быть инакомыслящим. Толкачев не знал его лично, но знал, за что тот выступал.
В начале 1968 года, засиживаясь допоздна, Сахаров один работал в лаборатории ядерного оружия своего двухэтажного домика с остроконечной крышей, расположенного в 370 км к востоку от Москвы. Сахаров был главным разработчиком советской водородной бомбы. Когда ему было немного за тридцать, он стал членом Академии наук и являлся тогда опорой научного сообщества. У него были большие опасения насчет моральных и экологических последствий своей работы, и он сыграл большую роль в том, чтобы в 1963 году убедить Хрущева подписать с США Договор о запрещении испытаний ядерного оружия. Теперь его совесть взывала к нему еще раз, и благодаря ей он бы вышел далеко за пределы замкнутого мира, в котором преуспел и был признан блестящим физиком.
Каждый вечер с 19 часов до полуночи, один в своем лесном доме, Сахаров работал над эссе о будущем человечества. Оно стало его первым значительным актом инакомыслия. Эссе «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» было закончено в апреле. Сахаров писал о многом: он предостерегал, что планете угрожает термоядерная война, голод, экологическая катастрофа и деспотизм, но он также предлагал идеалистические и утопические идеи спасения мира, предполагая, что социализм и капитализм смогут ужиться — он называл это «конвергенцией» — и что супердержавы не должны пытаться уничтожить друг друга. Он открыто писал о преступлениях Сталина. Документ был ошеломляющим, фантастическим и потенциально скандальным. В июле брошюру опубликовали за границей: сначала в нидерландской газете, а потом в The New York Times. Эссе также тиражировалось в формате самиздата внутри Советского Союза. Сахаров затем был отстранен — по сути, уволен — от своей работы в лаборатории ядерного оружия.
Всего несколько недель спустя, 20-21 августа 1968 года, советские танки и войска стран Варшавского договора провели либерализацию в Чехословакии, известную как Пражская весна. Сахаров был воодушевлен этим демократическим экспериментом; но применение Советским Союзом суровых мер спустило его с небес на землю. «Надежды, вселенные в нас Пражской весной, разрушены». Оттепель закончилась.
Среди тех, кто прочитал «Размышления…» Сахарова, был Солженицын, пронзительные романы которого изображали темные уголки советского тоталитаризма. Его роман «Один день Ивана Денисовича» о жизни заключенного ГУЛАГа был опубликован на русском во время оттепели, но более поздние его работы «Раковый корпус» и «В круге первом» были запрещены, и он постепенно становился бельмом на глазу советских властей. Сахаров был из влиятельных кругов, а Солженицын был из ниоткуда; но оба они стали источниками вдохновения для Толкачева.
В начале семидесятых Сахаров еще плотнее занялся борьбой за права человека в Советском Союзе и начал расширять свои личные контакты с жителями Запада. Этот шаг разозлил советских чиновников, которые до того момента относились к нему довольно сдержанно. В июле 1973 года шведская газета опубликовала интервью, в котором Сахаров с едкой критикой говорил об однопартийной советской системе из-за ее монополии на власть и «нехватки свободы». Интервью широко освещалось в прессе по всему миру. Однопартийная система сняла перчатки. Против Сахарова началась продолжительная безобразная кампания. Сорок академиков подписали письмо, в котором утверждалось, что действия Сахарова «дискредитируют доброе имя советской науки». Солженицын, который стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, но не смог ее получить лично, советовал Сахарову не привлекать к себе внимания; режим шел против него и правозащитного движения. КГБ запретил ему встречаться с зарубежными журналистами, но спустя несколько дней Сахаров пригласил иностранных корреспондентов в свою квартиру для пресс-конференции, на которой он снова высказался за демократизацию и права человека.
Тем временем «Архипелаг ГУЛАГ», обличение Солженицыным советских лагерей, готовился к публикации на Западе. Сахаров и Солженицын разожгли огонь, и в КГБ заговорили о них соответствующим образом. В сентябре 1973 года Юрий Андропов, председатель КГБ, порекомендовал принять «более радикальные меры, чтобы прекратить агрессивные действия Солженицына и Сахарова». В январе 1974 года Солженицын был арестован и депортирован из Советского Союза. В 1975-м Сахарову присудили Нобелевскую премию мира, но ему запретили покидать страну для ее получения.
Эти события оставили глубокое и неизгладимое впечатление у Толкачева. Когда позже он подробно рассказывал о своем разочаровании, чтобы объяснить свою деятельность в ЦРУ, он обозначил 1974 и 1975 года поворотной точкой. После годов ожидания он решил действовать. Он писал ЦРУ: «Я могу только сказать, что значительную роль в этом сыграли Солженицын и Сахаров, хотя я даже не знаком с ними».
«Меня что-то начало снедать изнутри. Что-то нужно было сделать»
Толкачев начал выражать свое инакомыслие скромно, написанием коротких протестных листовок. Он сообщил ЦРУ, что недолгое время намеревался рассылать листовки почтой. «Но позже, как следует все обдумав, я понял, что это бессмысленное предприятие. Устанавливать контакт с диссидентскими кругами, связанными с иностранными журналистами, казалось мне бессмысленным ввиду природы моей работы». Он работал на сверхсекретной должности. «По малейшему подозрению меня могут полностью изолировать или ликвидировать в целях безопасности».
Толкачев решил, что ему придется найти другие способы навредить системе. В сентябре 1976 года он услышал по радио, что советский пилот истребителя сбежал из страны, направив свой перехватчик МиГ-25 в Японию. Когда советские власти приказали Фазотрону переделать радар для МиГ-25, Толкачева осенило. Его величайшим оружием против Советского Союза были не какие-то диссидентские листовки — это оружие было прямо в ящике его стола: чертежи и доклады, являвшиеся важнейшими секретами советских военных разработок. Он мог серьезно навредить системе предательством, передав эти жизненно важные планы «главному противнику»: США.
Толкачев сообщил ЦРУ, что никогда даже не думал о том, чтобы продать эти секреты, например, Китаю.
Он писал: «А что же Америка? Может, она меня околдовала, и я от нее без ума? Я никогда не видел вашу страну собственными глазами, а чтобы любить ее за глаза, у меня недостаточно воображения или романтизма. Однако, ввиду некоторых фактов у меня сложилось впечатление, что я бы предпочел жить в Америке. Именно поэтому я решил предложить вам свое сотрудничество»
Толкачев обычно был в своем кабинете в Фазотроне к восьми утра, но многие из лучших мыслей посещали его не на рабочем месте. Вдохновение часто находило на него дома или когда он сидел ранним вечером один в Библиотеке имени Ленина. Он делал заметки, затем брал их с собой на работу и переписывал их в секретную записную книжку, которая затем передавалась в типографию.
Толкачев осознал, что в безопасности Фазотрона была брешь, и воспользовался ею в целях шпионажа. Он уходил из кабинета на обед с секретными документами в пальто и доходил за двадцать минут до своей пустой квартиры. Там он доставал камеру «Пентакс», полученную от ЦРУ, прикреплял к спинке стула, ставил рядом лампу и делал копии документов. Двадцать один раз он на улицах Москвы встречался с агентами ЦРУ, чтобы отдать им пленки.
Однажды, в 1981 году, Толкачев был чересчур неосторожен. Обычно, закончив свою работу, он прятал камеру и крепление в тайник над кухонной дверью, где их бы не нашли. Но в тот день он в спешке оставил их в ящике стола. Их обнаружила Наташа, и она сразу же догадалась, что делал Адик. Она поговорила с ним наедине.
Ее беспокоил не ущерб советскому государству. Она ненавидела систему еще больше него. Но она не хотела, чтобы ее семье навредили, как ее родителям. Она не хотела вызывать на себя гнев КГБ.
Толкачев ей во всем признался. Она потребовала, чтобы он перестал шпионить, так как из-за этого у семьи могли возникнуть проблемы, и он пообещал прекратить. Но не сделал этого. Он продолжал предоставлять сверхсекретные документы ЦРУ, но в конце 1984-го и начале 1985-го его выдали КГБ. (Сотрудники ЦРУ полагают, что информатором был Эдвард Ли Говард, некогда стажер в ЦРУ, уволенный оттуда после провала нескольких проверок на полиграфе. Говард, сбежавший в СССР после ареста Толкачева, отрицал свою причастность к выдаче советского шпиона. Он умер в Москве в 2002 году). Толкачева арестовали в 1985-м, допрашивали и судили военным трибуналом за измену. Советское новостное агентство ТАСС 22 октября 1986 года объявило, что он был казнен.
Автор: Дэвид Хоффман. Это его первый материал для The Atlantic.
Оригинал: The Atlantic.
Перевели: Полина Пилюгина, Екатерина Евдокимова и Кирилл Козловский.
Редактировали: Евгений Урываев и Артём Слободчиков
